Книга Откупное дитя, страница 4 – Юля Тихая

А плохого, я знаю, во мне больше, чем может быть в человеке. Я и есть сама всё плохое разом, негодная и порочная, откупное дитя.

Грач тем вренем подбирается ко мне с другой стороны, хватает клювом косичку, тянет. Я шиплю, машу на него руками, дёргаю головой до боли. Думаю, коса отвалится, ан-нет: держится.

— Кыш! Чего пристал? Пшёл вон!

Грач трескуче гаркает и задирает горбатую голову, а потом клюёт меня в пятку.

— Ау, да чтоб тебя! Вали, вали отсюда! Тебе-то чего от меня надо?!

— О тебе же забочусь, — ворчливо говорит мне грач человеческим голосом. — Чего сидишь? Пойдём отсюда, ты ж тут околеешь.

— Я? Да я, чтоб ты знал…

Потом я осекаюсь и зажимаю себе рот двумя руками.

— Ну и чего ты таращишься? Тьфу, деревенщина! Задницу свою поднимай и давай, давай, пойдём отсюда.

Я, может, и деревенщина, но лесных птиц всех знаю и в лицо, и по крику: размером с ворону и такой же чёрный в синеву, а горбатый клюв светлый, как оголённая кость. Походка важная, тело вытянутое, ну, грач и есть.

Только обычные грачи, видишь какое дело, не разговаривают. Если только они не нечистые, конечно.

— Так это вы… силы? Вы пришли за мной, мессир?

Грач фыркает совершенно по-человечески.

— Типа того. Так ты идёшь или нет?

Не возвращайся, сказал мне ведун. Я и не вернусь: некуда возвращаться. В заимке меня, если увидят, поднимут на вилы раньше, чем я скажу хоть слово. Я ведь забрала у них много плохого, негоже приносить это обратно…

Всё решено за меня ещё до того, как я родилась. Отец Волхвов разорвёт меня и оценит, съест мою крошечную чёрную душу и все дары, что я забрала.

— Я посижу ещё тут немножко, — тихо говорю я. — Можно? Пожалуйста.

— Застудишь по-женски, — ворчит грач. — Хоть постелила бы…

— Не холодно, — бормочу я и обнимаю себя покрепче.

Лес тёмный, а звёзд ещё не видно. Трещины чёрных веток, а небо под ними серое-серое, и листва вокруг, и трава, всё выцвело. Интересно: я ещё по нашу сторону, или уже по другую? Может быть, я и прошу ещё подождать, а на самом деле мой дух уже за гранью, на земле высших сил…

Может быть, и нельзя теперь вернуться, даже если решусь?

— А откуп? — вспоминаю я и облизываю губы. — Откуп должен быть. Они же придут утром, ведун и староста, придут проверить, что меня забрали! Чтобы они знали, что меня взяли силы, должен быть откуп.

— Ах вот в чём дело, — презрительно бросает птица и переступает с ноги на ногу. — И что же ты откуп хочешь, золотом или серебром?

Я морщу лоб, но не могу вспомнить, чтобы об этом что-то говорили.

Тогда грач засовывает голову под крыло, долго вертит ею там, будто пёрышки чистит, а потом бросает оземь монету. Монета большая — как только под крылом поместилась, — блестящая, красивая. Она лежит вверх профилем короля, и таких королей я не знаю.

— Теперь пойдёшь со мной? — вздыхает грач.

Мне нечего сказать больше и нечем тянуть время. Я цепляюсь за землю пальцами, по ногам мурашки, косички лезут в лицо.

— Пойду, — говорю я.

И мы идём.

Вернее, это я иду, а грач только перелетает с ветки на ветку и ругается.

— Под ноги смотри, — выговаривает он мне. — Ну тетеря! Нос разобьёшь, вот будешь невеста! Левее тут. Вон там светится, видишь?

— Костёр чей-то?

— Мглистый фонарик, дурочка! Побежишь за таким — костей не соберёшь. Тебя вообще учили чему-нибудь или как родилась пустоголовая, так и ходишь?