Онлайн книга «Откупное дитя»
|
Я заставляю себя взять в руки горшок. Я ведьма, а не страж, но иногда и ведьме приходится следы распутывать. И я хожу по крепости, расспрашиваю, показываю то булавку, то отчищенную ткань, то семечко могильника, и на ужин тоже спускаюсь с горшком. На столе похлёбка. Жегода разливает её по тарелкам, мужу подкладывает побольше гущи. Зачёрпывает ложкой, дует, уговаривает его не упрямиться. Тогда я грохаю горшком и говорю звонко: — Я всё знаю. Обвожу взглядом собравшихся. Мои глаза кажутся им горящими, и глядеть в них больно, в моих зрачках — сила и та сторона. В воцарившейся тишине я добавляю негромко: — Не понимаю только, зачем. Я смотрю прямо ему в лицо. И Ладар не выдерживает, вспыхивает, вскакивает на ноги, отбрасывает от себя тарелку: — Да чтобы кончилось это всё наконец! ✾ ✾ ✾ Многое умеют волхвы. Много такого, что и не снилось простым людям, много такого, что и нечисти покажется чудесным и поразительным. Многое умеют, да малое делают. Всякое обращение к силам, учат волхвы, должно нести добро; если же магия несёт зло или нечто неясное, то это дурное колдовство и недостойное, такое, какого и не должно быть. Не возьмётся волхв за посох, если не уверен, что творит нечто угодное Отцу. Погонит просящего прочь, если в его беде есть хоть капля его вины. Я не волховунья, я такого не понимаю. Я порочная и грешная, как всякая ведьма. И иногда это кажется мне великим благом. Потому что мне уж по крайней мере никогда не придётся сказать родне, будто погост не по их мёртвому стоит, и песни не для него сложены, а его тело нужно бросить в бору на радость зверью. Отпевать — не ведовская работа. Мне ещё ни разу не приходилось. Но здесь я никак не могу отказать. И когда Тауш и Вишко поднимают доску с телом их отца, я закуриваю полынь и ветер-траву, развожу руками дым и завожу песню. Как человек, петь я умею плохо. Но сейчас я пою не горлом, как люди, сейчас я пою силой, живущей у меня в груди, и мой голос — стеклянный и чистый, как русалочья песня, — льётся по обе стороны. Я пою про явь и навь, про живое и мёртвое, про пустое и сущее. Моя песня — и проводы, и плач, и обещание будущего; она и для покойника, и для тех, кому он был дорог. Когда я рассыпала над столом кладбищенскую землю и сломанные булавки, я уже знала, что подклад — рук Ладара дело. Бранка сказала, что свёкор попросил у неё три булавки, и чтобы обязательно новые, которые ни для чего раньше не использовались. Это показалось Бранке странным, но Бранка привыкла не спрашивать зря. Всего-то булавки!.. Потом я загнала в угол Тауша и расспросила его пристально о том, куда он ездит и где бывает. Обо всём, что не касается чар на жене, Тауш говорил охотно. Тауш ездил по местным поселениям, проверяя, не появилось ли где лихих людей или нечисти, а заодно пересчитывая для государя дворы, поля и кур. И Тауш, конечно, бывал на погостах, всех, какие только здесь бывают. Самое старое? Так под Лужицами, вооон там, далече, на нижнем берегу. Нехорошее место, зачем только сделали там погост — не ясно, но так уж повелось. Подмывает его через три весны на четвёртую, да. Много ли там людей? Да не слишком, и могилки все старые, многие совсем брошенные, уже и найти, если не знать. Ну приходят поминать, конечно. Вот и батя ходил недавно, говорит, прабабка его там покоится, так он водочки ей носил, посидел там с нею… |