Книга Откупное дитя, страница 70 – Юля Тихая

Было это позавчера, а сегодня я пою ему и его семье. Пою, как умею, и заученные за ночь слова сплетаются в полотно, похожие и не похожие на чары волхвов. Я пою, провожающие вытирают украдкой глаза, а потом высохшее тело Ладара уходит в землю, и подклад его следом. Потом мужчины копают, женщины плачут на разные голоса, а Руфуш ставит сверху табличку с именем покойника, и грач слетает на неё с моего плеча.

Поминальную кашу мы едим молча. И только в самом конце Жегода смотрит мне в глаза и говорит:

— Я тебя прощаю.

Но знаете что? Мне не нужно её прощение. Потому что река грохочет, река несёт в себе чужие сказки, река моет собой берега, чтобы забрать с каждого по песчинке в дальнюю даль, где белая пена и солнце в половину неба. Река зовёт за собой, и с каждым днём красавица Бранка всё бледнее и бледнее, а Тауш всё реже из крепости выезжает, а на ночь связывает верёвкой её руку и свою.

Не знает Тауш, что простой верёвке не удержать теперь Бранку: в её крови уже текут чары, и любые путы соскользнут с чешуи, как ленты падают оземь из расслабленных кос. Не знает Тауш, что в душице и опоях довольно колдовства, чтобы пробудить симпатию и нежность, но никак не хватит, чтобы вызвать любовь такой силы, что меркнет перед ней русалочий зов. Не знает Тауш, что под сердцем его жена носит истинную двойню, неразличимых двойняшек, человеческую девочку и вторую, не такую человеческую. Многого не знает Тауш, — как не знает, что держит Бранку на этой стороне на самом деле.

Разве же мы знаем хоть про кого-нибудь, что держит его на месте?

А река грохочет, река звенит, река манит. И хотя дядька Руфуш предлагал мне остаться, Жегода ненавидит меня немного меньше, а Лесана считает подругой и делится сердечными приключениями, я понимаю, почему Чигирь сказал, будто я не смогу остаться.

Я могла бы уже привыкнуть Чигирю верить, — он хоть и дурак, а в таких вещах ошибается редко. Но тогда мне казалось: какая глупость!.. Разве плохо было бы осесть здесь насовсем, в сытости и тепле, среди добрых людей? Разве плохо знать, что завтра получится похожим на вчера? Не может быть, чтобы мне захотелось другого!

Но вот теперь весна, и река шумит и гомонит на тысячу голосов, а куда кромче реки меня зовёт дорога. Людей пугает долгий путь, люди молятся перед отъездом и творят ритуалы. Люди знают, что всякий раз уходят навсегда, отдавая себя силам и воле Отца; как знать, вернёшься ли, куда и кем?

Люди знают это, и люди боятся. Я знаю тоже. И как ни хотела бы, не могу объяснить, почему для меня в дороге не страх, а пьянящее что-то и манящее.

Оттого ли, что мне некуда возвращаться? Оттого ли, что куда ни приду — это всегда будет верно? Я пытаюсь спросить Чигиря, но он меня не понимает. Чигирь слишком давно не человек, чтобы думать о таких вещах.

Однажды я просто просыпаюсь утром, и воздух нестерпимо пахнет для меня дорогой. Тогда я разжигаю огонь в чаше посильнее и прошу его дождаться нового ведуна, собираю вещи в сумку, заплетаю кудри в косу. Накидываю верёвку на шею козы, недойной и злобной, свистом призываю Чигиря, да и ухожу, ни с кем не прощаясь.

И Синеборка теряется для меня в пыльном мареве, будто её и не было.

Не ходи ночью за околицу, пугают друг друга люди. Не всматривайся в тени! Не рыскай глазами по крышам: коли мелькнуло что, хоть баба на метле, хоть коза крылатая, — проморгайся и иди своею дорогой!