Книга Откупное дитя, страница 72 – Юля Тихая

Бывает это летом, когда солнце стоит зенитом в самом центре неба. В деревнях воцаряется жара, ветер прячется, прихорашивается, и ни травинка не шевельнётся. А ночью в нехоженом лесу зацветает папоротник, и цветы его — из золота и драгоценных камней, а капли росы на вкус слаще мёда.

И вот тогда выберут силы один из холмов, таких, на каких ни домов не стоит, ни деревьев не растёт. Как вечереть станет, потянутся через всё небо да по всем дорогам и тропкам люди-нелюди и нечистые силы. Зажгут на холме костры, станут через них прыгать, плясать и смеяться, в игры играть и венки плести из целых ветвей. Вино на таком гульбище льётся рекой, на вертеле зажаривают огромного вепря, а к нему подают лепёшки из цветочной пыльцы.

Где много нечисти — там и горячих встреч много, и жаркой любви, и склок. Так и люди на большом празднике вспыхивают ярче любого огня, в таких местах всегда много страстей. Да только нечисть и веселится, и ссорится совсем не так, как люди!

Люди, может, и сцепятся языками, назовут друг друга дурными словами, переломают руки да челюсти. Дури в людях довольно, а сила — только простая, человечья. Во власти нечисти же совсем другое, и под хмелем что только не творят они вблизи своего шабаша.

Коли зацвёл папоротник, не ходи ночью за околицу. Не всматривайся в тени, не стой под старым дубом, не заглядывай в колодец и с незнакомыми — не разговаривай.

А не то…

✾ ✾ ✾

Раба приводит только одна ведьма, самая старая, сморщенная и растреснутая, как изрезанная временем кора. Зовут её здесь все Матушкой и без имени, зато с поклоном и отводящим дурные мысли знаком за спиной. Матушке лет, может быть, сто, а спина у неё прямая, как у молоденькой, движения лёгкие и голос звонкий-звонкий. Поёт она так, что невольно заслушаешься, играет на дудке и хлещет вино, будто под пышным платьем не тело, а огромный глиняный сосуд.

Я — совсем неопытная ведьма и на лысую гору взбираюсь в самом начале вечера, ещё засветло, чтобы осмотреться как следует. Поэтому во всей красе вижу, как приезжает на шабаш Матушка.

Прибывает она в закатном солнце, красном, как кровь. Сидит на кресле из белых черепов, а кресло — на огромных колёсах, и тянет его, дрожа и потея от натуги, простой деревенский мужик, бородатый, невысокий и щуплый. На голове его войлочная шапочка, а разодет мужик от ведьминых щедрот в платье из разукрашенного сукна: на груди у него алой краской написаны бранные слова, а по вороту идут силуэты козлов.

Встречают Матушку хлопками и улюлюканьем. Она поднимается с кресла и раскланивается, а мужик валится на землю и пыхтит, и ведьма милостиво подаёт ему кубок с водой.

— Ме-е-е, — говорит мужик благодарно.

Все смеются и пальцем на него показывают.

— Этот человек, — надменно объявляет Матушка, — залез в мой дом, наступил на хвост моему коту, разбил бутыль с девичьими слезами и попробовал мой гримуар похитить. Я спросила его, каким судом его судить, человеческим или нечистым?

Я привстаю на цыпочки, чтобы разглядеть получше. Из-за спин собравшихся хорошо мне видно только возвышающуюся над всеми Матушку, а мужик где-то у её ног сгорбился и волосы из бороды выдёргивает по одному.

Только дурак полезет в дом к такой ведьме! Даже меня, юную и зелёную, и простое ворьё, и дорожные разбойники обходят десятой дорогой. А уж гримуар всякая ведьма оберегает такими чарами, какие никакому человеку не увидеть.