Книга Откупное дитя, страница 73 – Юля Тихая

Вот и теперь в толпе ропщут и языками цокают, и нет в этом к грабителю никакого сочувствия.

— Он ответил мне: человеческим! По людскому суду тому, кто попадётся на краже, надлежит выплатить столько, сколько он пытался украсть. Да нет цены моему гримуару!

Я прищёлкиваю пальцами и сама себе киваю. Как оценить в человечьих деньгах ведьмино знание?

— Если же нет у него таких денег, — продолжает Матушка, — то должен виновный покаяться и сам себе отнять руку, или ухо, или глаз. Так гласит человеческий суд! Нечистый суд вымолил себе мой грабитель. И я сужу так: будет он мне служить, пока я не рассмеюсь. А как рассмеюсь, так отпущу его грех и дам волю!

В толпе гогочут, и я спрашиваю у мавки поблизости:

— А что же, Матушка не смеётся?

— Почему же? Смеётся, если смешно!

Мужик у кресла плачет и весь трясётся. Страшно ему, должно быть, среди нечисти и ведьм, любому человеку было бы страшно. Но в дом Матушки влезть ему хватило смелости, вот и сейчас его сердце как-нибудь справится.

Матушка сходит с кресла и выпивает полную чарку вина, будто то не вино, а колодезная водица. Мужика она приставляет к вертелу, на который лесовой только-только надел тушу вепря, и теперь мужик то вертел крутит, то обмахивает угли.

Ведьма больше на него не смотрит. Ведьма опрокидывает в себя новую чарку и сдвигает грозно брови:

— Давайте веселиться!

И толпа салютует ей в ответ.

Для этого и собираются здесь — веселиться. Зачем бы ещё? Байки это, будто у нечисти или ведьм бывают свои государи, или, хуже того, обсуждения и общественный суд. Шабаш — это про другое. Шабаш — это про праздник и про свободу.

Нечисть здесь, ясное дело, не всякая разная, а та, которая разумом к нам ближе. Нет смысла звать на гульбище упыря или стригу, они и чувств не понимают никаких, кроме кровавого голода и тяги губить всё, чего касаются. Другое дело — русалки и мавки, лесовые и полевые, вила или водяной. Нравы у них свои, и понятие о верном частенько тоже, но выпить и поплясать никто из них не дурак.

Волхвы на такие сборища не ходят и с нечистью знаться не желают. А ведуны и ведьмы всё больше думают так: среди людей мы и так проводим целую жизнь, открывая им чудеса и делясь тем, что даровали нам силы. Целая жизнь — рядом с теми, кто и не поймёт никогда, чего мы касаемся, кто только смотрит со страхом и дулю за спиной складывает, когда думает, что никто не заметит.

Почему бы хоть один день не побыть с теми, кто тоже живёт силами?

Вот и приходят ведуны и ведьмы на такие шабаши и пьют наравне с нечистью, и на эту ночь всем нам положено забыть о прежних склоках, даже если вон тот ведун обезглавил когда-то вот этой русалки сестру. Сегодня мы равные и одинаковые, сегодня мы веселимся и пляшем, и кто прошлое помянет — того с праздника вон.

Зачем я пришла? За праздником тоже, этого не отнять. А ещё я верю, что здесь, среди вольно гуляющих сил, я найду способ Чигиря человеком сделать. Огляжусь как следует, да и выберу среди ведунов и ведьм кого-нибудь постарше и не слишком злого на вид. Собралось их на холме несколько дюжин, есть, с кем поговорить!

Решимости во мне — хоть отбавляй. Но что за толк на шабаше от решимости, если стоит мне хоть шаг сделать, как русалки хватают меня за руки, сажают силком и принимаются чесать волосы!

Здесь прямо из земли бьёт ключ, а вокруг него совершенный круг озера. Никак не может быть на таком холме такого озера, а оно всё равно есть, и в нём мелькают то водяные, то русалки, то усы огромного сома. Сом этот лежит у самого берега, лениво плещет плавниками и рассказывает малышам сказки.