Книга Откупное дитя, страница 67 – Юля Тихая

На той стороне — правдивая изнанка стороны этой. Там видна самая разная дрянь, там всякий порок превращается в чёрную гниль, и если человек замарался в дурном колдовстве или стал его жертвой, по его отражению можно понять, что за колдовство то было. Это может объяснить и то, что происходит со мной, но с Чигирём случилось что-то иное. Его сделал грачом сам Отец Волхвов, своей силой…

— Делом займись лучше, — бормочет грач. Он сидит на краю постели, съёжившись в чёрный комок. Только клюв торчит. — Подкладом вон своим…

Я тру лоб и откладываю гримуар. Подклад я выкинуть пока не успела, взяла с кухни горшок со сколом и в него всю эту дрянь запихнула. Спать рядом с ним мне гадко, но и бросить его просто так нельзя, даже если прочесть все нужные слова.

— И правильно, — важничает грач в ответ на моё недовольство. — Это же важнейшая улика! Предметное доказательство! Вот и булавки…

Я смотрю на него с сомнением. Доказательства — это дело государевой стражи, но никак не ведьмы, которая только-только учится быть ведьмой. Да и государева стража, вся какая ни есть, — далеко; я за свою жизнь и видела-то её всего несколько раз. Сборщик податей проезжал через нашу заимку под охраной, в городе стоял один такой важный, в алом нагруднике, а помимо того — ничего и не вспомнить.

Да и силами государева стража не занимается, только зовёт волхвов и передаёт нарушителя на их суд. А волхвам и вовсе ни к чему доказательства, себе волхвы верят безо всяких «улик».

Чигирь чистит пёрышки, а я, скривившись, новый заговор на горшок накладываю. Не нравится мне, что он здесь стоит. Но такая, видно, ведьмовская судьба: терпеть рядом с собой всякую дрянь.

Булавки в нём, да… про булавки мне Бранка рассказала. Вынимаю одну из горшка через тряпицу, рассматриваю на свету. Булавка как булавка, тонкая, Бранка говорит — из города привезли. Новые. Для колдовства другие и не годятся, в таких вещах много своих правил: где-то нужно нетронутое, где-то, наоборот, от самого тела отнятое, где-то — выкинутое в сор. Кто бы ни делал подклад, кое-что он в магии понимал. Но в этом и нет ничего странного, если Жегода — ведьмина дочка. Из таких людей правда о колдовстве проливается иногда будто бы между делом, знай только впитывай.

Семь человек в Синеборке замарались в колдовстве, семь человек на той стороне совсем не такие, как на этой. В теле Дарицы дыры от того, что она украла бранкину худобу, и из этих дыр жизнь выливается. Тянула она силы и из Вишко, отчего Вишко в отражении хирый, но его подлатала Жегода гвоздями и булавками. У Жегоды руки черные и из груди торчат нитки, потому что не сама колдовство творит, а Лесану подговаривает. Лесана в грязи вся с ног до головы, она предаёт доверившихся, тянет из коз жизненные соки, чтобы продлить жизнь Ладару. Тот сильно болен, всё равно что живой мертвец в отражении…

Тауш горюет и оттого темнеет и горбится, а руки у него крючьями, ими вцепился в свою Бранку, любовным колдовством её держит. А русалочьи путы всё тянут, тянут её на дно.

Всё ясно мне теперь в отражениях, только нет в них подклада. Но подклад — вот он, есть. Землю на кладбище набрали, и ткань тоже какая-то непростая, то ли шитьё на ней, то ли что, под грязью ясно плохо. Какие бы слова над подкладом не сказали, а всё это нужно было откуда-то взять.