Онлайн книга «Откупное дитя»
|
Обидно или нет, и как бы ни хотелось мне закрыть глаза и ни во что не верить, а нитку эту распутывать нужно. И я надеваю на себя отвод глаз да смешиваюсь с тенями, и из-под их крыльев гляжу в дверную щёлку, как Бранка плетёт свою косу и вокруг головы её заворачивает. Она сидит на краю постели, разморенная, припозднившаяся, румяная и вся мягкая со сна. Ленты завязывает, отряхивает рубаху, поглаживает животик. По ней совсем ещё ничего не видно, но такой жест и такую улыбку ни с чем не спутаешь: в тягости Бранка. Быть в их семье восьмому ребёночку. А серая нить, какую только ведьме в зеркале видно, намотана на Бранку во много-много слоёв. Не пересчитать, сколько в ней оборотов, не понять, где у нити начало и конец, сама Бранка в ней — всё равно, что муха в коконе, лишённая воли и жизни. И так мне становится от этого горестно, что шепоток с меня падает, и я приоткрываю дверь без стука, сажусь на пол у её ног. — Милая… — шепчу я горько, не зная, как подобрать слова. — Случилось что? — за сердце хватается: — С Таушем?! — В порядке твой Тауш. А ты вот приворожённая, Бранка. Она расправляет плечи, будто старается стать сильнее. И хмурится, глядит на меня не мигая, а я объясняю: — Нить на тебе серая. Старая, во много слоёв намотана. Дурная связь, а ты в ней куколка. Сильный приворот, Бранка, поганый ритуал, хуже любой присушки. Муж твой… травами тебя поит, слова нужные говорит… — Так я знаю, — говорит в ответ Бранка. — Я ведь… сама пью. — Сама? Зачем?! — Любить его хочу… — Так и люби! Любить — это колдовство ни к чему! А мужа твоего волхвы будут судить, приведут перед лик Отца Волхвов, отделят помыслы от действий и… Тут Бранка вдруг плачет навзрыд и на колени валится. За руки меня хватает, пальцы целует и голосит: — Не губите! Не губите, госпожа ведьма! Я вам жемчуга принесу полную чашу, я вам ленты подарю такие, от которых любая коса послушная. Что угодно сделаю, только не губите! — Тебе же легче будет, — уговариваю я её, как ребёнка. — Сколько жизни тянет из тебя эта нитка, ты же и проживёшь с ней всего ничего. Это остановить нужно, Бранка, а Тауша… — Не губите! Это из-за меня Тауш так, из-за меня! Со мной что хотите делайте, но Тауша сберегите, не губите его, не губите! — Это чары говорят в тебе, Бранка. — Да что бы вы понимали… Она отталкивает мои руки, роняет в ладони лицо и рыдает так горько, что вся идёт красными пятнами, и совершенная её коса разваливается на отдельные пряди. А я сижу напротив неё на полу и не знаю даже, чем утешить её такую. Может, и прав Чигирь: дурное дело — любовь. — Я сама пью, — твердит Бранка. — Сама пью и в волосы втираю! И волхвам так скажу, если будет надо, хоть сейчас пойду в скит, и там… — Ты сиди лучше. — А я пойду! И пусть все знают, все, пусть все слышат! Что я одна здесь дурная, а Тауш только и виноват, что в воду меня не пустил и терпит меня такой! Что ты за ведьма, если не знаешь, во что превращают девок русалки! Я смотрю на неё удивлённо. Смаргиваю, в зеркало гляжусь. Серая нить отливает серебром, будто рыбья чешуя, и только волосы Бранки пахнут душицей и любистоком. Пропускаю их сквозь пальцы, и кожу щиплет несказанными словами и чувством. Бранка хлюпает носом, а я велю ей рассказывать. — Это летом было, — говорит она сдавленно. — Я с матерью ругалась тогда страсть, потому что мне люб был Тауш, а она хотела меня за мельником видеть. Кричала, за косы таскала, говорила, что я жизни не понимаю. Где дурень с крепости, а где мельник!.. |