Книга Откупное дитя, страница 66 – Юля Тихая

Долго плакала Дарица. А потом в сердцах пожелала забрать у Бранки её худобу. Не детей захотела, не умелые руки, не добрый нрав — худобу. И желание то вышло ей боком.

Похудела Дарица в считаные дни, как будто вся жизнь из неё вытекла ручьём. Потом и из мужа стала она силы тянуть, но тут уж Жегода смогла зашить эту дыру, залатать её кое-как. С тех пор Дарица хрупкая, как благородная красавица, и несчастная.

Я в ответ на этот рассказ только и могу, что вздохнуть. Что говорить-то, когда и так всё ясно. Худобу забрать… вот уж придумала глупая девка.

Много здесь, в Синеборке, и плохого колдовства, и обмана, и горя. Куда больше, чем красивой семейной сказки, которую я сама себе про них рассказала! Не ясно вот только…

— А подклад-то откуда?

— Подклад? Какой подклад?

— Три булавки, горсть земли с погоста и плохие слова. Так сжить со свету можно.

Бранка смотрит на меня большими глазами. Слёзы в них все уже повысохли, и теперь в них только плавает то ли испуг, то ли неверие. Губы у Бранки дрожат, и вся она трясётся, а потом закрывает себе рот руками.

✾ ✾ ✾

— Чигирь. А вот скажи, которая я — настоящая?

— Опять дурить вздумала?

— Да я же… как это… теоретически!

Грач пушится:

— О, какие слова. Учишься понемножку всё-таки.

Я отвешиваю ему лёгкий щелбан. Он серьёзного грач свалился бы, а потом клевал меня до скончания дней. Такое у нас разделение: я-то, ясное дело, дурочка, а Чигирь — знатный умник, зануда и нетерпимый ворчун с отвратительным характером.

Я сижу в своей комнатке, укладывая в голове разговор с Бранкой. После сегодняшних откровений я чувствую себя так, будто влезла вместе с дворовыми собаками в грязевую лужу, да и вымазалась с ног до головы, а сверху на меня ещё и куры нагадили щедро. Сколько в одном доме может быть дурных секретов!

Теперь нужно, наверное, думать о них и дальше. В конце концов, я ведь воеводе Руфушу обещала до правды докопаться. Не так чтобы мне нужна была дарёная коза, но я ведь — обещала. А что пообещала, то нужно сделать, даже если хочется зажмуриться и совсем на это смотреть.

И я посмотрю обязательно, но пока малодушничаю. Прячусь ото всех, сижу в полутьме у окошка, пальцы кручу и кошу глазом на бранкино зеркало.

Вернуть его нужно. Нехорошо это, чужие вещи брать без спросу, тем более такие дорогие. Но на это пока тоже не хватает духу, и я только его переворачиваю, чтобы не ловить в мутном стекле своё уродливое отражение.

— Так какая? На этой стороне или на той?

Грач вжимает голову в туловище и бурчит:

— Обе настоящие.

— Одновременно?

— Нет, по очереди! О, великий Отец, дай же этой дщери своей немножко мозгов!

— Да есть у меня мозги! Я о другом вообще. Ты же тоже на обеих сторонах настоящий? То есть тебя надо просто собрать на правильной стороне. Чтобы ты здесь был говорящим человеком! Да?

— Очень просто.

— Правда? И как?

Грач в ответ гаркает:

— Думаешь, я бы ходил такой пернатый, если бы это было просто?!

Я прикусываю язык. Если уж Чигирю пришло в голову украсть моими руками целый кувшин благодати и весь выпить, наверное, это и правда непростое дело. Но это не значит ведь — невозможное? Сам Чигирь мрачнеет и отвечает мне зло, как будто каждая моя придумка его ранит, но я всё равно не могу перестать об этом размышлять.

Я читаю в гримуаре всё, что нахожу про ту сторону. Вожу пальцем по строчкам, проговариваю про себя объяснения. Иногда мне кажется, что гримуар тоже зачарованный и раз за разом открывает мне чуть больше, хотя Чигирь и смеётся, что это я понемножку умнею. Так или иначе, но в этот раз я нахожу в записях мало полезного.