Книга Откупное дитя, страница 83 – Юля Тихая

— Ломака на моих глазах вырвала из парня русалочьи сети. Должен же и для этого быть способ?

«Должен быть способ», десятки раз говорила я Чигирю, а он надо мной смеялся. Нельзя, каркал он, грача обратно человеком сделать! Но я-то верила, что всё получится.

Неужели и меня ещё вернуть можно?

— Ты просишь помощи, — проговариваю я медленно. — Хочешь, чтобы я для тебя Матушку рассмешила?

— Я хочу, чтобы ты в её гримуаре прочла, что мне с моим ребёнком делать. Что там написано об этом, всё мне расскажи.

Я моргаю. Это что же — он мне предлагает ведьмин гримуар украсть?! Когда сам же за это рабом стал, и теперь возит на себе кресло из черепов, да вокруг вертела с вепрем бегает?!

— А я скажу тебе, что деду тому принести, чтобы он стал разговаривать.

Чигирь сказал бы, что я дура. Последняя, кромешная дура, ни единой искорки разума во тьме моего сознания. Любая дворовая скотина была бы меня умнее, распоследняя курица понимает лучше, куда шагает, а курица может всю деревню насквозь пробежать с отрубленной головой!

Чигирь сказал бы… да и Отец Волхвов с ним. А я всё взвешиваю и велю:

— Говори.

Откуда простому человеку знать такие вещи, я не спрашиваю. Может, в том же гримуаре вычитал; может, ещё где нахватался. Как бы ни боялись люди сил, всё равно живут рядом с ними и не могут совсем уж ничего и никогда о них не слышать.

Мне важно лишь то, что тень Муши его словам верит.

Муша рассказывает, будто деды не только к дому и своим потомкам привязаны, но и к прижизненным своим повадкам. Если дать деду вещь, которую он любил, пока был живым, он никак отказаться от неё не сможет, — такова жадная дедова натура. А взять что-то он может через отражение, потому что обычные предметы для него неощутимые и ненастоящие.

Муша говорит слова, к которым прислушается дед, а я повторяю их про себя, запоминая.

— Я попробую тебе помочь, — обещаю я.

А потом, пока ночь ярка, и лесные девки поют и пляшут в венках из цветущего папоротника, бегу со всех ног с холма вниз.

Чёрная — вот удача, — спит там, где мы её оставили. Вид у неё вредный, покорности в глазах ни следа, и в благодарность за всё хорошее, что я для неё сделала, она пытается почесать о меня рога. Я щёлкаю козу по носу. Есть в дурном козьем характере и хорошая сторона: даже если какой дурак не понимает ведьминых знаков, Чёрная охраняет вещи лучше любой злой собаки.

Из сумки я достаю увесистое зеркало, которым разжилась ещё по весне, и ещё кое-что. И тороплюсь обратно.

Шабаш шумит и буйствует. Виночерпий куда-то делся, и его чудесная бездонная бочка тоже, зато здесь и там вспыхнули костры, и нечисть вместе с ведунами танцует вокруг то дикие пляски, то изысканные фигуры, а зрители свистят им и хлопают.

Я шлёпаю ладонями пару раз, пробираясь через толпу, и встаю прямо перед дедом с косой. Вынимаю зеркало, беру в другую руку перо и ловлю в серебре его отражение.

— Я принесла тебе дар, — напевно говорю я и чувствую, как у меня внутри воздух пропитывается силой. — От чистого сердца, от моей доброты, от моего желания слышать твои ответы. Возьми его, если готов со мной говорить!

Я вижу, как зажигаются в глазах деда алчные огоньки. И всё-таки он молчит.

— Я принесла тебе дар. Любы тебе птичья перья, носишь их с собой и в них себя помнишь, как люди узнают себя в отражении. Много перьев ты собрал, виданых и невиданых, овсянки и совы, синицы и переплятника. Я принесла тебе в дар перо, какого нет у тебя. Не воронье перо и не вороново, перо грача, который был человеком. Для себя сохранила, для памяти и любви, но принесла тебе в дар его, дед. Возьми его, если готов со мной говорить!