Книга Откупное дитя, страница 85 – Юля Тихая

Вот и Чигирь, конечно, слышал. И, на пятках отвернувшись от деда так резко, что юбка хлестнула по коленям, я отправилась сразу же его искать.

Сложно ли найти на шабаше грача, чёрного и мелкого? Кому-то, может, и сложно, а я Чигиря хорошо знаю. Он сидит на камне вблизи озера, нахохленный и жалкий, и глядит, как веселится на глубине речная нечисть.

Я взбираюсь на валун, оскальзываясь. Присаживаюсь рядом с ним. И повторяю:

— Прости меня. Я всё ещё дура, наверное. Я просто не хочу, чтобы ты навсегда грачом остался, и должен же быть способ…

— Есть способ, — глухо говорит Чигирь, не отрывая головы от распушённой грудки. От этого кажется, что голос его звучит откуда-то изнутри, из самого центра перьевого комка.

— Есть способ? Так ты его знаешь?!

— Знаю.

— Так… и что он? Это трудно как-то? Мы можем попробовать всё равно…

— Нет.

Я хмурюсь. Мне хочется настаивать, ругаться на него, тащить его, куда надо. Но я уже натворила здесь дел, да ведь?

Чигирь вжимает голову в тело так, что даже серый клюв видно едва-едва. А в отражении в воде он снова человек, конечно. Тот самый парень, что меня в крепости от козы спас. Чёрноволосый, совсем молодой ещё, безбородый, щетина совсем редкая. Глаза серо-голубые, лицо длинное и скорее некрасивое, но смотреть на него всё равно интересно.

Сидит он на валуне, обняв руками колени и глядя на меня исподлобья. Моё отражение рядом с ним — рябая одноглазая уродина, вся кривая и страшная. Но я всё равно тянусь рукой так, чтобы сплести пальцы наших отражений.

— Может, есть другой способ?

— Нет других способов.

— А тот дед? Он знает что-то, он может чем-то помочь. Так давай договориться попробуем? Даже с самым вредным дедом договориться можно, ты сам меня так учил. Пообещаем его поминать трижды в год, свечи ему жечь, венок пустить по воде с его именем. Ну, перьев ему принесём ещё каких-нибудь. Придумаем ведь, что предложить! А он расскажет, как быть. Давай?

— Он не будет мне помогать.

— Ну, он… и правда не очень дружелюбный. Столько злобы, брр. Но всё равно можно попробовать, должно быть что-то, чего он хочет достаточно, чтобы…

— Я убил его, Нейчутка.

Я давлюсь воздухом. И выдыхаю беспомощно:

— Деда?..

— Отца.

— Я отца убил, поэтому и нет во мне благодати. Я его убил, а он… а он маму.

«С убивцей водишься», смеялись надо мной полудницы. Но мало ли смерти приносит ведун на дороге? Я и не думала, что убил Чигирь — ведуна, человека.

Что говорить и что спрашивать, я не понимаю. Не понимаю даже, хочу ли я вообще хоть что-нибудь о той истории знать, или хочу зажмуриться только и сделать вид, что ничего не слышала.

Но спрашиваю я или не спрашиваю, не имеет большого значения. Чигирь всё равно говорит, и слова выплёскиваются из него чёрной смолой, как та, в которую дурное колдовство оборачивается на той стороне. Смола льётся, льётся, льётся, всё вокруг оборачивает тёмным и горьким. Как только держит в себе тощее птичье тельце столько отравы.

— Он ведун был. А мама — просто женщина из посёлка. Они не пара были, не муж и жена, просто вот так.

Я знаю: ведуну на дороге семью создать сложно. Живёшь всегда где-то между, возвращаешься то год назад, то послезавтра, а иногда дорога путается и не выводит тебя туда, куда стремишься, как ни старайся. Жегода рассказывала тёмными вечерами, что их с воеводом Руфушем мать, ведьма, иногда могла появиться совсем старой, а месяц спустя — прийти на двадцать лет помолодевшей. У неё своё какое-то время было, ведьминское, спутанное с дорогой и той стороной.