Книга Откупное дитя, страница 87 – Юля Тихая

— Я отец тебе, — сказал он. — Научу тебя всему, что знаю.

И стал учить ведовскому делу. Много спорили они про ведунов и волхвов, но Чигирю учиться нравилось. Несколько раз в год приезжал он к матери, а на самом деле — к отцу.

Только один такой приезд стал последним. Потому что когда Чигирь сел на крыльцо старого дома, пришёл к нему не дед, а живой ведун.

Коса у него была до пояса, на плече сумка, за поясом серебряная спица. Выглядел он совсем как дед, только во всём ещё настоящий.

Ведун по имени Вит немного думал на дороге о женщине, которую любил когда-то давно. Но тут приехал случайно вновь в тот же посёлок, да и вспомнил синие-синие глаза красавицы Бонежи. К дому её подошёл, взялся за подгнивший плетень, кликнул её… а на клич вышел парень и сказал, будто он — ведуну Виту сын.

Сперва ведун расцвёл весь, обрадовался. Даже бессемейным ведунам нравится знать, что они продолжатся в своих детях, и что сын уже вырос, сильный и красивый, а отцу для этого пальцем о палец ударить не пришлось.

А потом Чигирь, хвастаясь, рассказал, как доволен им учитель, и что совсем скоро он наденет новые одежды и повесит на шею свой зачарованный камень, чтобы стать настоящим волхвом.

Вит потемнел весь, как грозовая туча. И ворвался к Бонеже смерчем.

— Ты к волхвам, — ревел он в ярости, — отнесла моего ребёнка? В скит отдала учеником? Чтобы он Отцу Волхвов поклонялся и дураком стал?!

Ведуны частенько не любят волхвов, а волхвы — отвечают тем взаимностью. В Вите же неприязнь выросла в глубокую едкую ненависть, и эту ненависть он выплеснул на бедную женщину.

— Ты уехал, — плакала Бонежа. — Ты обещал меня с собой забрать, а уехал один! И вернулся когда? Сейчас вернулся! Без малого двадцать лет прошло, Вит!

Не желал ведун бабских упрёков слушать. Уж всяко не от женщины, что предала и свои слова о любви, и восхищение его чудесами, и ведовское мастерство, и самую суть дорог. Она плакала, а он кричал, и от своего щенка отмахнулся, как от невесомого. Глупая, страшная склока. Ярость брызгала слюной, гнев собирался багровой пеленой, а Бонежа плакала, плакала, за руки его хватала, просила о чём-то…

Тогда он толкнул её.

А она упала.

Ведун Вит побледнел весь тогда, вышел, впряг коня в свою телегу и уехал, через забор в бонежин двор плюнув. Чигирь бросился к матери, ничего ещё не понимая. А из-под её головы растекалась тёмная кровь.

Он шептал над раной, как шепчут волхвы, но мало может ученик без своего зачарованного камня. Тогда Чигирь взялся за силы так, как делают ведуны, намотал на пальцы нитку, отрезая себя от всего, чему учили в ските.

Только было поздно даже для ведовских сил. Он только и мог, что держать в руках её жизнь, не отпуская мать на ту сторону. Но и вернуть её совсем никак не удавалось.

— Я сидел с мамой… не знаю сколько. А потом оставил её и пошёл за ним, — так же тускло говорит Чигирь. — Пешком за конным побежал, ни за что не догнал бы, если бы у телеги оглобля не разломилась сама собой. Он стоял, серьёзный такой, важный, шептал над телегой, лошадь у него такая красивая. У него — дороги и жизнь, а у мамы…

Птицы не плачут так, как люди. И грач только покачивается немного, а человек в отражении отворачивается и прячет лицо.

Много всего должно быть в этом лице.

— Проваливай в свой скит, — сказал ведун Вит своему сыну. — И не вспоминай моё имя.