Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 2 – Людмила Вовченко

— Мамка… — девочка подошла ближе. — Ты жива?

Люда едва не сказала: Какая мамка, я же бездетная!

Но слова застряли. Ведь ребёнок смотрел на неё так, будто потеряет душу, если услышит неправильный ответ.

— Конечно… жива, — Люда попыталась улыбнуться. — А ты кто у нас?

— Пелагея, мамка. Ты ж забыла? — девочка нахмурилась. — Тебя же лихо хвата́ло, ты кричала, билась, а потом три дня спала без памяти. Бабы наши знахарские думали — всё, в Навь ушла.

Навь. Люда знала это слово. Из отцовских рассказов.

Древняя Русь.

Не реконструкция.

Не сон.

И, скорее всего, не психиатрическая больница, хотя шанс оставался.

Она сглотнула:

— Пелагея. Хорошо. Поняла. А… где твой отец?

— Помирать пошёл, — просто сказала девочка. — Княжеские люди с драки принесли. Ты сорок дней назад в голос выла, кляла судьбу и землю, а потом велела всех прогнать.

Люда закрыла глаза.

Ну да. Прекрасно. Она — в теле властной, неприятной барыни, которую боялись и ненавидели.

Она вдохнула.

Справится ли фельдшер, привыкший латать людей в XXI веке…

с деревней, где лечат заговором и копчёным луком?

Люда открыла глаза и твёрдо сказала:

— Пелагея. Принеси… зеркало.

— Зерка́ло? — девочка перекрестилась. — Мамка, оно ж сила тёмная! Небось опять бесы в тебя войдут!

— Детка, — устало сказала Люда, — поверь. Бесы во мне уже, причём, кажется, дерматологического профиля. Неси.

* * *

Когда перед ней поставили тусклую медную пластину, Люда поняла две вещи:

1. Её новая жизнь будет чудовищно сложной.

2. Она не сдастся.

Да, она толстая, прыщавая, лохматая, как печёный боров в яблоках.

Да, в деревне её не любят.

Да, у этой «Миланы» была репутация почти ведьминская.

Но Люда умела одно: выживать и вытаскивать людей с того света.

А значит…

Она улыбнулась своему чудовищному отражению:

— Ну что, Милана… раз уж мы обе в одном теле…

Давай научим эту землю медицинской помощи, которую она не видела.

Пелагея удивлённо моргнула.

А Людмила-Милана поднялась, пошатываясь, и велела:

— Принеси воды. Грелку. Чистой холстины. И, если найдётся, — мёд.

У нас, доченька, много работы.

И, возможно…

Новая жизнь начинается именно так.

С запахом дыма.

С тяжёлым телом.

С прыщами вселенского масштаба.

И с шансом переписать собственную судьбу.

Глава 2

…в которой барыня Милана обнаруживает, что быть грязной — это диагноз, а не судьба

Сознание возвращалось медленно, как будто кто-то разворачивал его, слой за слоем, как старую холщовую тряпицу. Сначала — запах. Такой густой, что им можно было намазать хлеб: дым из печей, конский пот, кислые салазки капустного рассола, овечья шерсть, перегар… и что-то ещё, острое, ударяющее в мозг, словно нашатырь, только натуральный, деревенский — чистая моча. Никакой романтики древней Руси тут не наблюдалось.

Потом — ощущение тела.

— Господи… и чей это хлев? — прошипела Людмила, а точнее, уже Милана, потому что голос был ниже, грубее и звучал так, словно через него всю ночь дули северные ветра.

Она попыталась вдохнуть глубже и обнаружила, что грудь перетянута жестким сарафаном, а под ним — рубаха из грубого льна, шершавого, как наждачка для кожи. Тело чесалось. То есть не чесалось — оно оралo, будто на нём танцевал хор из блох, клопов и семейства вшей.

— Только не говорите, что это моё тело… — умоляюще произнесла она и, не дожидаясь утешений, глянула на свои руки.