Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 22 – Людмила Вовченко

— Щиплет — значит, работает, — невозмутимо сказала Милана. — Давай, давай, не притворяйся. Я видела, как ты кипятком полы мыла и не пикнула.

Домна потёрла ещё. На руках появилась белая пена — пусть и не такая, как в рекламе шампуней XXI века, но всё же пена. Запах был… ну… не розы и не ландыши, но значительно лучше привычной смеси пота и дыма.

— Чудно… — удивлённо протянула она. — Смотрите-ка, и грязь отходит… И… скользко так.

— Это мыло, — удовлетворённо сказала Милана. — Запоминайте слово. Скоро вы его полюбите больше, чем кочергу.

* * *

К обеду в усадьбе вспыхнул второй фронт войны — фронт санитарно-строительный.

На дальнем углу двора трое мужиков орали так, что было слышно до леса. Староста, кузнец и дворовый Семён, каждое слово которого можно было смело записывать в отдельную книгу по ненормативной лексике.

— Я вам говорю, — размахивал руками староста, — куда это годится? Чтоб все в одно место ходили⁈ А ежели очередь? А ежели нужда великая⁈

— Тогда будете ждать, как все, — спокойно ответила Милана, опираясь на косяк крыльца. — На войне за удобство не отвечаю.

— На какой такой войне⁈ — взвыл кузнец.

— С вонью, — объяснила Милана. — И с лихорадками. И с червями, которые заводятся там, где люди гадят, где попало.

Мужики переглянулись. Аргумент про червей впечатлил не всех, но задел.

— Ну а ежели я хочу… — начал Семён и осёкся, поймав взгляд Миланы.

— Ежели хочешь гадить под домом, — мягко сказала она, — я тебя туда же и закопаю. Для удобства.

Пелагея прыснула, зажав рот ладонью. Несколько баб за её спиной тоже захихикали.

— Баарыня… — староста попытался вспомнить, что он всё-таки представитель власти в деревне, — мы люди привычные. Мы так от дедов жили…

— И от дедов болели, — отрезала Милана. — Понимаешь, староста, в чём беда привычки? Она не спрашивает, хочешь ты жить лучше или нет. Она говорит: «Так всегда было». А я так не хочу. И либо вы копаете нужник вот там, — она показала рукой в сторону дальнего забора, — либо я начну лечить вас от поноса в каждом дворе отдельно, с подробными истошными криками. Вы выбираете.

— Ты… — выдохнул кузнец, — ты страшная женщина, барыня.

— Я практичная, — поправила Милана. — Страшной я бы была, если бы пустила всё на самотёк.

Староста почесал затылок, посмотрел на баб, на мужиков, на кадку с мылом у избы, на чистые тряпки, высохшие на верёвке.

— Ладно, — сдался он. — Копать так копать. Семён, хватай лопату. Кузнец, помогай.

— А я чего? — возмутился Семён.

— А ты легче всех, — сухо заметила Домна. — Земля под тобой меньше страдать будет.

* * *

Пока мужики ругались и копали, Милана устроила ещё одну маленькую революцию — бумажную.

Ну, не совсем бумажную. Пергамент у неё был в дефиците, бумага — роскошь. Но дощечки с резами — вот их было сколько угодно.

Она сидела в тени на лавке у знахарской избы, держа на коленях гладкую дощечку. В руке — острый ножичек. Пелагея рядом сосредоточенно складывала из щепочек «домики».

— Мамка, ты что пишешь? — шёпотом спросила девочка.

— Историю, — ответила Милана.

— Про Золушку? — оживилась Пелагея.

— Нет, — усмехнулась она. — Про чеснок и мёд. И про то, что в рану нельзя пихать сало.

На дощечке появлялись кривоватые, но понятные знаки: «Рана — вода кипячёная. Соль. Холстина чистая. Мёд. Чеснок. Руки мыть. Никакого сала. Никакой паутины».