Онлайн книга «Фельдшер-как выжить в древней Руси»
|
— Обидел… дитя… — повторила Милана, прикрывая глаза рукой. — Угу. А что, у нас стало возможно забеременеть от строгого взгляда? Марфа всхлипнула ещё громче: — Барыня, ты ж у нас… ведунья! Ты должна заступиться! Он мне обещал! Сказал: «Будешь моей»! А теперь вон ходит, будто меня по греху и не знает! «С каждым словом становится веселее», — подумала Милана. — Так, — сказала она вслух, — давайте без «ведуний», я медик. Марфа, подойди-ка. Марфа подлетела, как на крыльях. Толпа придвинулась следом, как прилив. — Воевода тебе когда это сказал — в трезвом уму? — уточнила Милана. — Он… он на меня глядел! — возмутилась Марфа. — Ласково! Это же знак! А ещё… руку подал, когда я чуть не упала! — То есть, — медленно переспросила Милана, — он посмотрел и подал руку. Всё? — И… — Марфа сбилась, но быстро нашла опору, — и пожалел! Сказал: «Надо бы тебе… в добрые руки». Сам сказал! Из толпы кто-то фыркнул: — В добрые руки, а не в свои! — Тьфу ты, девка… Бабы зашумели, но Милана подняла ладонь: — Тихо. Сейчас не базар. Сейчас у нас… — она хмуро сощурилась, пытаясь подобрать слово поприличнее, — разбор клинического случая. Пелагея подпрыгнула: — Мамка, это как? Как когда ты в больнице была? — Почти, — буркнула Милана. — Только больница была чище. * * * Воевода появился, как и положено приличному источнику скандала, чуть позже. Сначала во дворе раздался топот тяжёлых сапог, потом — тень заслонила половину света. Добрыня шагнул на середину круга, оглядел собравшихся, задержал взгляд на Марфе. Та тут же взвыла: — Воевода! Ты чего молчишь⁈ Я ж дитя ношу твоё! Не дашь признания — на том свете свидеться будем! «Какая она всё-таки поэтичная, — подумала Милана. — „На том свете свидеться“… В нашей реанимации такие фразы назывались бы „угрозы в адрес врача“». Добрыня посмотрел на Марфу, как смотрят на подозрительный гриб: вроде бы съедобный, но интуиция шепчет — не трогай. — Я с тобой, девка, — медленно сказал он, — разговаривал два раза. Один раз спросил, где отец Ильи. Второй — велел отойти от дороги. Руку подавал, да. Чтобы под телегу не попала. Где тут дитё? — В чреве! — с торжеством вопила Марфа, поглаживая свой абсолютно плоский живот. — Ты, воевода, не отказывайся! Бог видит! — Бог-то видит, — вздохнула Милана, — но давайте всё-таки проверим, есть ли там кому на него жаловаться. Толпа загудела, как улей. Кто-то шепнул: — Это ж грех… — А если она правда… — А если и нет, так узнаем… — Марфа, — мягко, но так, что спорить не хотелось, сказала Милана, — если ты беременна, это видно не только Богу. Я повитуху у вас смотрела? Смотрела. Знаю, как дети сюда приходят и как из живота в мир выходят. Так что сейчас делаем так: ты идёшь со мной в избу. Без толпы, без лишних глаз. Я смотрю. Если там дитё — будем думать, что делать дальше. Если там пусто — будем лечить язык и гордыню. — Я… я не пойду! — резко отпрянула Марфа. — Ты что, ведьма! Ты слово скажешь — оно и выскочит! — Марфа, — голос Миланы стал ледяным, — если оно у тебя от одного моего слова выскочит, значит, это не дитё, а горох. Домна прыснула в кулак. Несколько баб прыснули вслух. Со стороны старой бани кто-то хрюкнул так натурально, что курица поблизости обиделась и кудахтая-кудахтая убежала. Добрыня стоял недвижимо. В нём чувствовалось напряжение — такое, как в дружине перед боем. Он молчал, и это спокойное молчание тревожило сильнее крика. |