Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 43 – Людмила Вовченко

— Я так не могу! — взвыла Марфа. — Меня же засмеют!

— А ты что думала? — подняла бровь Милана. — Что все поверят, воевода кинется тебя брать, а я стану молча смотреть? Нет, радость моя. Это тебе не сказка, где бедную клевещущую девицу наградят за инициативу. Тут у тебя будет лечение — общественным мнением.

Марфа вытерла слёзы ладонью:

— Я… я скажу, что ты меня напугала! Что дитя от твоих рук испуганное спряталось!

— И я скажу, — ровно ответила Милана, — что ты хочешь свалить на меня грех ложного доноса. И что, если ты ещё хоть раз так откроешь рот, я лично прослежу, чтобы от тебя все женихи шарахались, как от чумы. Вплоть до старых вдовцов с единственным зубом. Выбирай, Марфа. Лечиться или калечиться.

Марфа дрогнула.

«Ещё немного — и сломается, — спокойно констатировала в себе врачебная часть сознания. — Иначе пошла бы в отказ до конца».

— Ладно, — выдавила наконец девица, — скажу… что соврала.

— Не скажешь — скажу я, — отрезала Милана. — И будет хуже.

* * *

Во дворе её появление вызвало такой же эффект, как и утренний визг.

Марфа вышла, глаза красные, нос блестит. За спиной — Домна, как живая гарантия честности. Слева у крыльца — Милана, сложив руки на груди. Справа — Добрыня, застывший, как каменная стража у ворот.

Толпа замерла.

— Ну? — спокойно сказала барыня. — Скажи людям, что ты мне сказала.

Марфа сглотнула. Помялась. Попробовала ещё раз вызвать слёзы — вышло плохо.

— Я… — начала она, скосив глаза на воеводу, — я… это… перепутала. Мне приснилось. Будто дитя во чреве толкнуло. Воевода посмотрел… ласково… и я…

— И ты решила, — подсказала Милана, — что сон — это правда, а взгляд — предложение руки и сердца.

— Ну… — Марфа почти плакала, — я дурная… испугалась… одна я… а тут весть: воевода у нас… и я… подумала…

— Скажи полностью, — тихо, но зло подсказал Добрыня. — Что решила поймать меня за бороду.

Марфа вздрогнула.

— Я согрешила, — наконец выдохнула она. — Обманула всех. Нет у меня дитяти.

Толпа загудела, как пчелиный рой, в который кинули полено.

— Ох ты ж, Господи…

— А я уж думала…

— Девка… позор!

— Как смела такое на себя тащить!

— Воевода… каково ему, а?..

Милана не вмешивалась. Пусть лечится общественным стыдом. Главное, чтобы не перешло в побои — деревня иногда любила избавляться от греха через коллективную трёпку.

Добрыня поднял руку, требуя тишины.

— Люди, — сказал он, голос его был ровным, но в нём слышался металл, — вы меня знаете. Я не бегаю за девками по ночам. Кто дружинный мой — подтвердит. Брат мой лежал при смерти. Я ради него приехал. И ради него же остался. Я не позволю, чтобы имя моё использовали для таких… игр. Марфа согрешила. Она сама признала. Этого достаточно. Бить её или гнать из деревни я не стану. Но пусть каждый запомнит: кто лжёт так, что рушит чужую честь — тот сам свою теряет.

Бабы переглянулись. Мужики тоже. Решение воеводы было неожиданно мягким, но от того страшнее: все понимали — память о таком грехе в деревне не зарастёт, как колея на дороге.

— И ещё, — добавил он, бросив быстрый взгляд на Милану, — отныне кто захочет кричать на весь двор, будто носит плод чей-то, идёт сначала к повитухе. А не на людях орёт.

— И к лекарю, — беззлобно, но твёрдо вставила Милана. — Я тоже кое-что вижу.

— И к лекарю, — согласился воевода. — У нас тут теперь, как вижу, новый порядок. С мылом и проверками.