Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 46 – Людмила Вовченко

Пелагея весь день ходила с важным видом: она лично пересказала трём подружкам, как Марфу «обследовали».

— Моя маменька, — гордо говорила она, — у нас теперь как лекарь царский. Кто соврёт — она сразу увидит. Её не обманешь.

— А она и тебя видит? — шептали девчонки.

— Меня лучше всех, — серьёзно отвечала Пелагея. — Раньше боялась. Теперь… теперь хочу, чтобы всегда видела.

* * *

Поздним вечером, когда Пелагея уже спала, а Домна ушла проверять, не залез ли кто в кладовую с солониной, Милана сидела у стола с очередной дощечкой.

Руки пахли потом, чесноком, травой, дымом. В голове шумел день. Она выводила резы:

«Не кричать на всю деревню, если живот пустой. Сначала — к лекарю. Ложь — болезнь. Лечится стыдом».

— Это ты о Марфе пишешь? — спросил голос за спиной.

Она вздрогнула, но не обернулась сразу.

— Да, — ответила. — Клинический случай. Ложная беременность на фоне хронического одиночества и недостатка внимания.

— Ты любишь давать этим… названия, — сказал Добрыня.

Он стоял в дверях, опираясь плечом о косяк. Без доспеха, в простой рубахе, но всё равно казался спорым и тяжёлым, как дуб.

— Название — это половина лечения, — пояснила она. — Пока болячка безымянна, все думают, что это «так судьба». А как только скажешь: «это, милок, не судьба, а, скажем, хроническая дурь», — уже первый шаг к выздоровлению.

— Думаешь, Марфе поможет? — скептически спросил он.

— Если не помочь ей, то другим, кто увидит, как это со стороны смотрится, — пожала плечами Милана. — Коллективная профилактика.

Он усмехнулся краем губ.

— Ты сегодня удержала меня от того, чтобы сделать глупость, — неожиданно сказал он.

Она подняла голову:

— Какую?

— В гневе я мог… — он помедлил, подбирая слово, — наказать беднее, чем ты. Криком. Приказом. Ссылкой. Или ударом. Но ты дала ей… — он чуть скривился, — осмотр. И стыд. Это хуже.

— Лучше, — поправила она. — Удар забудется. Ссылка — станет гордостью. А вот эта история будет ходить за ней, как хвост. Может, хоть другим наука.

Они помолчали.

— Ты не боишься, что завтра про тебя скажут, будто ты… ведьма, что видит всё, что под кожей? — тихо спросил он.

— Про меня уже говорят, — вздохнула она. — «Ведьма с мылом». А я… — она посмотрела на свои ладони, — я просто делаю то, что умею. У меня раньше тоже так было: приходишь к больному, он говорит: «меня сглазили», а ты ему — давление меряешь. Потом шепчешь: «Это не сглаз, дядя Коля, это гипертония». Он ругается, но таблетки пьёт. Тут то же самое, только вместо таблеток — чеснок с мёдом и баня.

— Ты всё время сравниваешь, — заметил он. — «Раньше», «у нас», «там». Такое чувство, будто жила в другом мире.

Милана на секунду замерла.

Вот он, вопрос, которого она ждала и которого не хотела. В его голосе не было обвинения, только чистое, опасное любопытство.

— Каждый лекарь живёт чуть в стороне, — наконец сказала она. — Мы видим жизнь… и смерть чаще других. Иногда кажется, будто это другой мир. Но он такой же. Люди кашляют одинаково. Плачут одинаково. Кричат одинаково. Просто слова разные.

Он всмотрелся в её лицо. В морщинку между бровями, в усталость под глазами, в то, как она держит нож — не как оружие, а как инструмент.

— Хорошо, — сказал он. — Не буду сейчас лезть к тебе в душу. Но помни: я привык знать, кто у меня в землях решает, жить людям или нет.