Онлайн книга «Фельдшер-как выжить в древней Руси»
|
— Тогда, — прошептал, — как только я встану… я пойду к батюшке. И… скажу, что… хочу, чтобы ты… была… — он запнулся, искал слово, — официально моей бедой. У неё в горле завязался узел. — А до того, — прошептала она в ответ, — я буду твоей неофициальной глупостью. И не дам тебе умереть, воевода. Даже если придётся ругаться с богами. — Мне… подходит, — кивнул он. Она всё-таки не удержалась: наклонилась и поцеловала его — не в губы, нет, — в лоб, чуть выше повязки, там, где кожа была горячей, живой и упрямой. — Спи, — сказала. — Мы ещё поругаемся. У нас впереди целая жизнь. Пелагея на пороге шмыгнула носом, но улыбалась так широко, что казалось — вот-вот распахнёт окно, чтобы поделиться этой улыбкой с миром. * * * Вечером к знахарской избе подошёл батюшка. Постучался и вошёл, как человек, который понимает: он сейчас станет свидетелем чего-то важного. — Слышал, — тихо сказал он, глядя на спящего Добрыню и сидящую рядом Милану, — что ты его с того света вытащила. — Я его… просто держала за нитку, — устало улыбнулась она. — Назло всем. — А он, — батюшка кивнул на лежащего, — тебя держит. Это видно. Он помолчал, потом вдруг спросил: — Ты… думаешь… долго ещё здесь будешь? В этом мире? Вопрос пришёл с той глубины, о которой она старалась не думать. Про «попаданцев» никто, кроме неё, не знал, но иногда… иногда в глазах стариков мелькало такое, будто они чувствовали: это не совсем обычная баба. Милана вздохнула. — Если честно, батюшка… я не знаю. Я не хозяин этого билета. Но если мне дадут выбор… я останусь. — Почему? — мягко. Она посмотрела на воеводу. На Пелагею, заснувшую на лавке. На свои руки — в шрамах, трещинках, но сильные. — Потому что здесь я нужнее, — сказала она просто. — Там, откуда я… — она замялась, — там без меня справятся. Там другие… такие, как я. А здесь… — она развела руками, — здесь мыло вызывает подозрение. Значит, работы у меня — до смерти. Батюшка тихо усмехнулся. — Значит, если Бог даст… — произнёс он, — я буду готов. Когда вы… — он выделил «вы» особо, — скажете, что хотите перед Ним стать вместе. — Ох, батюшка… — Милана прикрыла глаза. — Это вы сейчас про то, о чём и думать страшно. — Страшно — не страшно, — пожал он плечами, — а вдовой всю жизнь не будешь. Ты ж не про покой создана. Ты про жизнь. Она молчала. Но где-то внутри… согрелось. * * * Ночью ей впервые за долгое время приснился не автобус, не сирена, не разорванные тела на каталках. А баня. Смех. Вёдра. Пелагея с веником. Добрыня, который, спотыкаясь о ведро, всё равно идёт вперёд, потому что там — она. Она проснулась от того, что кто-то сжал ей пальцы. — Ты… — хрипло произнёс он, не открывая глаз, — не исчезла. — Не дождёшься, — ответила она. — Я упрямая. Если уж привязалась, то всё. И это был, наверное, первый раз, когда она сказала это не старому миру, не своей скорой помощи, не врачебному долгу — а человеку. * * * Утро встретило деревню запахом каши, дымом из бань и слухом, который расползался быстрее дыма: — Говорят, барыня Милана с воеводой… — Говорят, она его спасла… — Говорят, он её теперь никому не отдаст… — Говорят, батюшка хмыкнул и крест почесал… — Говорят, свадьба будет… — Говорят, — веско сказала Домна, расправляя чистые простыни, — что думать раньше времени — вредно. Но если так пойдёт — нам всех девок придётся мыть каждую неделю. На всякий случай. |