Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 73 – Людмила Вовченко

Улита фыркнула:

— А чего? Пускай ко всем такое счастье липнет. Сначала мыло, потом воевода. Вон у барыньки как хорошо вышло.

* * *

Милана сперва пыталась отмахиваться. Головой понимала: до счастливых финалов ещё жить да жить, приказная изба не дремлет, мир всё ещё опасен и перекособочен.

Но когда вечером, уже более-менее окрепший, с самым нахальным видом из возможных, Добрыня потребовал:

— Принесите мне мыло. Я хочу, чтобы меня вымыла сама «еретичка»,

— она поняла, что этот мир, каким бы древним и диким ни казался, дал ей то, чего не дал родной: право быть слабой иногда. Рядом с тем, кто не боится её силы.

Она зачерпнула тёплой воды, намылила руки, подошла к его постели.

— Ты понимаешь, — сказала, глядя сверху вниз, — что после этого ты официально становишься моим пациентом до конца жизни?

— Понимаю, — кивнул он. — И согласен.

— И что я буду мыть тебе голову даже тогда, когда ты станешь старым, брюзгливым, седым стариком?

— Если ты будешь рядом, — ответил он, — можешь делать что угодно.

— Ну всё, — вздохнула она. — Диагноз: клиническая любовь. Лечить… наблюдением.

Она провела мокрыми пальцами по его волосам, вспенивая мыло, а он закрыл глаза и впервые в жизни позволил себе просто… быть.

Не воеводой. Не человеком, который решает, где кому стоит жить и умирать. Просто мужиком, которому досталась баба, способная устроить революцию из-за куска мыла и зимней простуды.

* * *

Где-то очень далеко, в другом веке, другой Людмиле, возможно, в этот момент снился странный сон: деревня, баня, воевода, который наступает на ведро и улыбается.

Но здесь, в Русском царстве, XVII века, всё было по-настоящему.

И история уверенно шла к своему завершению: оставалось ещё совсем немного — выстоять перед очередной бумажной бурей, продержать новый уклад, дать Пелагее детство без криков и дать себе право не только лечить, но и любить.

А это уже было посложнее любой операции.

Глава 15

…в которой вместо прощания с миром Милана получает деревенскую свадьбу, приказной указ и пожизненный диагноз «счастлива»

Прошло не то чтобы много времени, но достаточно, чтобы деревня привыкла к двум вещам: к мылу и к тому, что воевода Добрыня не бессмертен.

Мыло вошло в жизнь тихо, как кот в тёплую избу: сперва все шипели, шугали, называли «чёртовой скользью», а потом начали ругаться, если его нет. Дети научились различать «мыться» и «мочить руки», и теперь к бане выстраивались очереди не хуже, чем к податному столу перед праздниками.

Воевода же сперва лежал, потом сидел, потом ходил, потом пытался сделать вид, что ничего страшного и вообще «порожняк», а Милана, Домна, Пелагея и половина деревни дружно каждый раз загоняли его обратно.

— Вы мне не воевода сейчас, — отрезала Милана, когда он в третий раз попытался незаметно добраться до конюшни. — Вы мне — пациент. А пациенты у меня делятся на два вида: разумные и глупые. Разумные слушаются. Глупые потом лежат.

— Я привык командовать, — мрачно возражал он.

— Привыкай к новому, — невозмутимо отвечала она. — В этой деревне командую я. Бог, конечно, выше, но он занят, а я — рядом.

И он, как ни странно, слушался. Ворчал, лез на стены от безделья, придирался к узорам на полотенцах, но слушался.

* * *

В один из тёплых дней, когда по двору гулял запах свежеиспечённого хлеба, дым из бани тянул голубую нитку, а Пелагея с детьми играла в какую-то свою версию «врачей и больных» (где «больные» орали, а «врач» с серьёзным видом мазал их грязью, изображая целебную мазь), во двор вошёл посыльный.