Книга Фельдшер-как выжить в древней Руси, страница 74 – Людмила Вовченко

Не гонец — посыльный. Худой, как струна, с глазами «я всё видел и всё запомнил», с небольшой торбой за плечами и печатью на груди.

— К воеводе, — сказал он, низко кланяясь. — От приказной избы.

Сердце у Миланы неприятно дернулось. Она как раз стояла у корыта, выжимая простыню, и на мгновение пальцы её ослабли так, что вода чихнула ей на сарафан.

«Ну вот, — успела подумать, — добрались. Старые грехи и свежие реформации прилетели одним свитком».

Добрыня вышел неспешно, но Милана видела по тому, как напряглись мышцы на его шее: он ждал не похвал.

Посыльный развернул свиток так торжественно, словно это был указ о конце света.

— По высочайшему… — начал, но Добрыня поднял руку.

— Читай ближе к делу.

Посыльный дёрнул щекой, кашлянул.

— «Доведено до нас, — протянул он, — что в вотчине воеводы Добрыни заведены новые порядки: бани частые, мыло варёное, нужник особый, люди от хворей меньше мрут, но о чистоте своей слишком много размышляют, и высказываются речи иные, чем деды знали…»

Толпа затаила дыхание. Даже куры перестали клевать.

— «Посему… — продолжал посыльный, — велено нам объявить: вдове Милане, известной своей странной мудростью, дозволяется держать баню, варить мыловаренную вещицу и помогать людям при хворях, ежели сему свидетельствуют священник местный и воевода Добрыня. О всяком великом новшестве — писать к нам, дабы рассмотреть. Ежели же от её дел произойдёт смута, мятеж или явная ересь — ответ держать воеводе. Дано, скреплено, прочитано».

Он захлопнул свиток. На минуту во дворе повисло оглушительное молчание. Потом Семён восхищённо выдохнул:

— То есть… если барыня нас вымоет, нас не сожгут?

— Пока, — мрачно уточнила Милана.

Добрыня взял свиток, пробежался глазами, губы его чуть тронула улыбка.

— Ну, лекарка, — сказал он негромко, но так, что все слышали. — Поздравляю. Отныне ты у нас признанная сумасшедшая. С печатью.

— То есть официально? — уточнила она.

— Официально, — кивнул он. — Если что случится — меня первого сдерут.

— А тебе не страшно? — спросила Милана.

Он задумчиво посмотрел сначала на неё, потом на баню, потом на колодец, потом на Пелагею, которая от волнения взялась за руку маленького «больного» и забыла, что он только что «умирал» в игре.

— Страшно, — честно сказал он. — Но я уже привык.

— К чему? — она прищурилась.

Добрыня улыбнулся — редко, но красиво.

— К тому, что с тобой всегда страшно. Но живо.

* * *

После прочтения указа жизнь не остановилась. Напротив — как будто получив бумажное разрешение быть немного людьми, а не только податными единицами, деревня зашевелилась активнее.

— Баарыня, — подошла к Милане Авдотья, — так, стало быть, теперь тебе за баню не прилетит?

— Если ты перестанешь там орать, как будто тебя режут, — отозвалась она, — то не прилетит никому.

— Это я лечусь, — важно сказала Авдотья. — Докладываю: спина уже как у девки.

— Глядя на твоё лицо, верится с трудом, — не удержалась от колкости Милана.

— Лицо — это судьба, — философски махнула рукой Авдотья. — А спина — ремесло.

Знахарки в свою очередь принялись устраивать «учёные собрания». Акулина с дощечкой и углём сидела у стола, старательно выводила: «чеснок от гнили», «лук от простуды», «уголь, когда брюхо шатает» — и украдкой улыбалась всякий раз, когда Милана поправляла:

— Не «брюхо шатает», а «рвето и крутит». Пиши так: «отравление». Звучит красивее, чем «Прасковья опять напекла».