Книга Обелиск, страница 45 – Полин Герц

Какая грустная вульгарность.

Отделавшись от незваной гостьи, вернулся к книгам – те не подвели и принесли долгожданный покой. Лишь утром в груди что-то беспокойно пошевелилось, но вскоре стихло, едва заслышав, как синяя дверь распахнулась и тут же захлопнулось. Звук повторился еще несколько раз, и он окончательно выдохнул – 2В жила.

Когда именно все пошло не по плану, вспомнить так и получилось. И что-то внутри подсказывало, что дело принимает неожиданно скверный оборот. Такой, за которым обычно ждет либо тупик, либо обрыв. Накинув на плечи слишком легкую для февраля куртку – спасибо нахалке снизу – вышел на улицу и поймал такси.

Древний храм встречал голыми холодными стенами и гулом шагов, терявшимся в высоких сводах. Молиться он не умел, а потому, зайдя в узкую исповедальню, просто постучал пальцами по отполированному дереву.

– Слушаю тебя, сын мой, – прошелестел бесцветный голос за решеткой.

– Простите, отче, ибо я, кажется, оступился, – обращаясь, скорее к себе, ответил он.

– Разве?

– Мне начинает казаться, что я не справляюсь, – перед глазами всплыл залитый кровью висок и белое, как простыня, лицо. – С каждым днем плаха над ее головой опускается все ниже. И я… Думаю, я начинаю волноваться.

– Если дело только в этом, то переживать не о чем, – выдохнули с той стороны. – Это лишь подтверждает наши расчеты: то, что происходит, подобно первым каплям дождя перед грозой. Слабые круги на воде, а значит, камень уже брошен. Колесо запущено, поэтому так важно приглядывать за ней, контролировать и оберегать до поры и до времени.

– Значит, точно она? – неслышно сглотнув, спросил он. Ответ знал заранее, но, словно нахватавшись от людей наивных фантазий, несмело надеялся на иное.

– Сомнений нет, – ровно подтвердили из-за перегородки. – И не должно быть. Для тебя такое впервые, поэтому жалость не возбраняется, но не позволяй человеческим чувствам становиться помехой. Слишком многое стоит на кону.

Кивнув самому себе, он покинул опустевшую келью, и побрел к выходу.

Зажженная керосинка приветливо осветила уже погрузившуюся в сумерки 4В. Он заварил чай и отчего-то открыл ту-самую-ненавистную книгу.

«Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь – это не зло.»

Слова, что он когда-то терпеливо втолковывал печальному французу в стенах старого замка неподалеку от Бордо, возвращались сквозь века, замыкая забавную петлю: мысль, что должна была принести покой слабому человеку, теперь была призвана успокоить его самого.

Смакуя на языке фразы, отрешенно бродил взглядом по уже полюбившейся комнате. Вот его простая кровать, по углам которой опорами несуществующему балдахину служат ровные колонны книг. Вот его мягкий ковер – покупка была спонтанной, бессмысленной, но от того еще более приятной. Вот та самая тумбочка, встретившая его в первую ночь: сначала показалась бесполезной рухлядью, но в утренних лучах предстала удивительным открытием.

Невольно проводя параллели, вспоминал первую встречу с нахалкой из 2В: пустой холодный взгляд, бесстыжая ухмылка, ядовитая речь.

И совсем иная уже спустя сутки: искрящиеся переливы зеленых глаз, теплое дыхание и дрожащий голос.