Книга Обелиск, страница 92 – Полин Герц

Она быстро затянула шнурки и, взмахнув рукой на прощанье, аккуратно захлопнула за собой дверь. А хозяин убежища остался стоять посреди комнаты – оглушенный, растерянный, окончательно потерявшийся в урагане странных событий. Задумчиво почесав затылок, прошагал к компьютерам и вывел на монитор записи с внешних камер: Элизабет не притворялась – сейчас без лишних движений выуживала ключи и открывала свое корыто на колесах. Спокойно бросала на заднее сиденье сумку и садилась за руль. На бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул, и Молоту стало стыдно – он бы так никогда не смог.

Прикинув, понял, что никто из тех, кого он знал в прошлой жизни, тоже бы не смог. Но Стоун, подобно камню, кажется, была способна выдержать что угодно. Пожевав губами, Шон открыл пару чатов, рассчитывая хоть немного отвлечься, но тут же выключил мониторы. Ближайшие пару часов он будет бездумно глядеть в мертвые экраны, ненавидя себя за трусость: будь в нем хоть немного той воли, свидетелем которой только что стал, сидел бы сейчас не в норе, а на пассажирском в ржавом тарантасе. Чтобы помочь. Чтобы взять ее заботы и ее боль. Но страх быть пойманным оказался сильнее. И теперь он не обижался на утреннюю тишину, что была красноречивее любых слов – он не заслуживал Элизабет Стоун.

* * *

– Вы не будете играть на поминках, Мастерс, – четко проговорила она, поправляя перекошенный черный галстук на шее рокера. – Даже бесплатно.

Мэтт пытался дышать глубоко и спокойно, но зеленые глаза не оставляли и шанса: Элизабет ниже его на голову, но умудрялась холодно смотреть сверху вниз.

– Во что ты превратилась, Стоун? – прохрипел музыкант, сбрасывая ее руки – затянула слишком сильно, и он едва не задохнулся в строгой шелковой петле. А еще чуть не утонул в ледяном ужасе. – Как ты можешь быть такой черствой?

Элли, которую он знал, должно быть умерла вместе с Рейчел Боуз, потому что никак иначе объяснить поведение соседки он не мог: грубая, заводящаяся с пол-оборота, ядовитая, злая, но живая. Сейчас же перед ним стояло нечто, лишь издалека напоминающее Элизабет: будто кто-то снял с девушки дешевую черно-белую копию и сейчас гордо демонстрировал это уродство всему миру, в то время как настоящая Стоун орала, запертая в какой-то каморке.

– Я не черствая, Мэтт, – бесцветно ответила Элизабет, проводя ладонью по черному поясу на талии. – Я адекватная. И очень жаль, что среди нас я такая одна. – Она даже слегка поморщилась: в углу до сих пор гремел соплями Стерн. На историке криво застегнутая рубашка, надетые лишь до колен штаны и всего одна туфля.

Стоун вздохнула, подошла к съежившемуся Филиппу и мягко, будто перед ней не взрослый тридцатилетний учёный, а нежное дитя, коснулась всклокоченной головы. В голосе не звучали привычные ершистые нотки – мелодично и нежно она уговаривала разбитого приятеля одеться. И он, будто и правда маленький ребенок, покорно кивнул и медленно натянул брюки, пока она аккуратно завязывала шнурки.

– Неужели ты не понимаешь, – Мастерс подскочил, потому что впервые за последние два дня в ее голосе послышалось что-то, смутно напоминающее печаль. – Мистеру Боузу нужна поддержка, а не истерики. Мы не имеем права на боль. Не сейчас. – Элизабет повернулась, и лишь теперь он увидел как дрожат яркие губы на бледном лице. – Когда все закончится, я напьюсь и пойду громить этот мерзкий город, который отнял у меня все. Когда все закончится, я запрусь у себя и не буду выходить неделями, колотя стены и посуду. Но не сейчас, слышишь?