Книга Там, где нас нет, страница 605 – Альвин Де Лорени

Невелик был последний шанс, но все-таки это был шанс.

Я мешал вымысел с правдой о жизни Римской империи, либретто балета «Спартак», прочитанной литературы и сам! Самое главное — сам! Верил в это. И детектор лжи Лисбета, встроенный Великой Силой в каждого искусника дал сбой. Расту…

— И после всего Красс направлялся к водоёму со священными крокодилами, и никто не мог слышать, как он просил небо о спасении несчастного гордого одиночки. Он надеялся, что его молитвы будут услышаны, и это успокаивало его.

Он один хотел, и было только в его власти дать свободу заслужившему её, но благословенный не мог этого сделать, потому что его бы не поняли, потому что иначе он не был бы консулом Рима…

Случались, правда, и раскаяния. Тогда Красс делал знак рукой, и раскаявшегося отдавали обратно в толпу рабов, после чего до конца дней своих он оставался самым отвратительным рабом среди невольников Марка Лициния, и это было закономерной расплатой за раскаяние…

В такие дни Красс находился в прескверном настроении.

… Благословенный трижды встряхнул колокольчик. Глаза негров приняли тревожно-вопросительное выражение, но четвертого звонка не последовало, и это означало, что ночь прошла спокойно и что никаких претензий на сегодня к ним нет.

Появились стражники и вывели опахальщиков из покоев. Тогда Красс встал и подошел к зеркалу.

Ему шёл сорок второй год. Кожа лица и тела была упругой и смуглой, даже первые признаки старения еще не проглядывались.

Он сделал десяток дыхательных упражнений, поиграл немного мускулатурой и, довольный самочувствием, раздёрнул плотные вишневые шторы, и, когда солнце ударило его по глазам и он чихнул, Красс окончательно убедился, что наступил новый день.

Два массажиста-раба тщательнейшим образом довели его тело до нужной кондиции и передали медику, такому же рабу, который после соответствующего осмотра и нескольких манипуляций высказал полнейшее удовлетворение состоянием здоровья благословенного, на что благословенный, в свою очередь, выразил озабоченность неудовлетворительным цветом лица медика.

Медик виновато улыбнулся, потом рухнул на колени и, ловя губами руку хозяина, начал заверять его, что он, медик, наизамечательно себя чувствует и это могут подтвердить все три его супруга (он пользовался благосклонностью хозяина и тот разрешил сожительство — у рабов нет и не может быть брака — они вещи), а цвет лица, показавшийся высочайшему неудовлетворительным, объясняется исключительнейшим образом переупотреблением клубники.

Красс вяло выслушал объяснения медика и брезгливо погладил его по лысеющей голове. У него сегодня не было в мыслях отстранять медика, чего тот больше всего и опасался, потому что отстранение от особы хозяина лишало отстраненного многих, если не всех, привилегий, а в перспективе и продажу с молотка, на аукционе — за бешеные деньги, между прочим!

По сути дела, приближённые Красса, и его клиенты — мысли благословенного перескочили с раба-медика дальше — как более, так и менее, тоже были рабами, но в отличие от подлинных рабов, которые знали, что они рабы, эти считали себя свободными, и Марк Лициний играл с ними в сложившуюся веками игру, иначе он не был бы Крассом. Одним из двух консулов Великого Рима.

И сегодня Красс задумал пир. С вечера из многочисленных загородных имений консула гнали скот, везли птицу — овец, телят, свиней, кур, гусей, цесарок подлежащих закланию во славу гостей благословенного Красса. Возами везли овощи и фрукты, охотники и птицеловы тащили клетки с диковинными птицами и зверюшками назначенными быть изысканными блюдами на пиру благословенного. Посыльные обшаривали рынок в поисках редких и дорогих специй. В широком дворе дворца Красса пылали костры — готовились блюда попроще для раздачи толпе вечно несытых горожан — Красс, можно сказать, любил граждан Рима и по отечески заботился о горожанах.