Книга Пшеничная вдова, страница 128 – Данила Скит, Сумеречная грёза

– Зачем каждый раз делать одно и то же, если результат одинаково плачевный? – спросил Реборн, поднимая с песка Исбэль. Та встала и терпеливо ждала, пока ее отряхнут от мокрого песка, словно ребенка.

– Упорством бралась не одна крепость.

– Упорством, а не упрямством, – возразил Реборн голосом раздражительным и невыспавшимся, – Вы слишком легки, а собаки слишком ретивы. Без должного подхода любое упорство – глупость.

– Это же просто игра. В ней главное надежда, а не результат. Но если вдруг получится, я очень обрадуюсь.

– Я же сказал вам, что не получится, – морской бриз стал более промозглым. Лето только начиналось, и ещё не успело накалить земли. Исбэль поежилась, а Реборн расправил плечи, – Эти псы привыкли к четким приказам, а не просьбам, – Реборн звонко свистнул. Герда замерла, проткнув лапами глубокие ямы на песке. Мгновение раздумий и она ринулись к хозяину, – К ноге! Сидеть. Вот так, молодец… Нравится за ухом?

– Отца в детстве покусала молочная сука. Он хотел посмотреть ее щенков. С тех пор отец не любил собак, мне неоткуда знать, как с ними обращаться.

– Достаточно пока знать только одно, – Реборн ещё раз похлопал по холке остроухую Герду, снял с нее ошейник вместе с цепью, и пустил суку в галоп. Та поняла свободу как приказ и понеслась по тяжёлому песку, выбивая из него снопы мокрых искр. Реборн повернулся к Исбэль и протянул ей ошейник с цепью, – Не беритесь за поводок, если не уверены, что сможете его удержать.

Исбэль хотела протянуть руку и взять ошейник, но благоразумно ее одернула. Реборн одобрительно кивнул.

– Почему вы не спите?

– Отвар люмпина прогоняет сон.

– Видно, как и немоту.

– Я могла говорить ещё к вечеру. Но для вас тогда у меня не нашлось бы приятных слов.

Исбэль отправилась к морю. За утро она проявила благоразумие уже дважды, поэтому Реборн позволил себе следовать за ней. Огненные локоны не были уложены и согревали своим огнем утреннюю прохладу. Кучерявая пена волн почти касалась ее ног.

Накануне случился прощальный пир, уже в который раз с битвы. Не известно, сколько раз у северян было принято прощаться, но последние несколько лун они только и делали, что объедались и напивались. Исбэль казалось, что нет этому конца и края. Неутомимый повар согнал служанок и упирающихся пажей и заставил их собирать сладкий щавель, обнаруженный им на пролеске рядом с побережьем. Те не только собрали его весь, но еще и перемололи всю уцелевшую пшеницу, пока повар отсыпался. Пиры получились воистину размашистыми. Сочная конина из-под вражеских спин, вываренная так крепко, что таяла на языке, сладкие лепешки со щавелем, утонувшие в запахе дыма, жирная похлебка из припасов, конфискованных королем у Безумного и море вина из ангаров Веселки. Голодным не оставался никто. Под тяжестью полных животов лагерь заснул еще раз. Только изредка из шатров доносился тихий стон раненых. Но быстро стихал – дурман-трава унимала боль. Некоторые умирали с улыбкой на губах.

– Посмотрите на раненых, светлейший государь, – отвечал на возмущение Реборна Турун Хардрок, – Они заслужили радость после боя. Раны их исцелятся быстрее, я видел это. Безумие подчиняется Воину, если его оружие использовать с каплей мудрости.

Солдаты не отказывались от помощи дурман-травы. Только Пайк со злостью ударил руку Хардрока, когда тот пытался дать ему лекарство. Он все звал свою Дороти и успокоился только тогда, когда в объятьях его оказался меч. Будто тот выпил его боль, всю, до самой последней капли.