Книга Пшеничная вдова, страница 58 – Данила Скит, Сумеречная грёза

Пошли в ход ставки. Их было множество, но никто не выбирал, останется ли новоиспеченный король жив или все-таки помрет. В смерти захватчика никто не сомневался, спорили только в том, как это случится. Кто-то ставил на мясистые цветы, мол, Реборн на них поскользнется и сломает шею, как первый муж Исбэль. Но после того, как цветы запретили проносить на улицы, интерес к этой теории сильно поугас. Другие предполагали, что пшеничная вдова высосет жизнь из мужа прямо у алтаря, и тот упадет замертво, как ее второй муж. Некоторые напоминали им, что случилась это все-таки на пиру. К тому же, они были уверены, что со здоровьем у Реборна уж точно все в порядке, раз он может носить вороненые доспехи и прекрасно владеет мечом. Так что на слабое сердце надеяться не приходилось. Не шибко азартная часть горожан полагалась все-таки не на свою фантазию, а на волю Высших Богов. Уж они-то точно рассудят справедливо, на какой по счету ступени храма король переломил себе хребет. Или, к примеру, на каком из пляжей утонет в море, как один из женихов королевы, хотя Реборн в этот день подходить к воде не планировал. Впрочем, и на следующий тоже. А лучше всю ближайшую неделю.

Город украсили гирлянды из разноцветных флажков, стены домов расписали коричнево-рыжей хной. Кое-где прошел дождь и краска смылась, начав кровавый путь по влажным камням мостовой. Некоторые посчитали это знаком.

Исбэль стояла у входа в храм, крепко сжимая в руках букет из снопа пшеницы. Интересно, он все еще дышит? Может, душа уже покинула его тело? Хоть бы-хоть бы… Нет, живой. Стоит, ждет ее у алтаря. Как жаль… Королева сделала шаг вперед. Полетели яблоки. Сорт «Сердце Ясеня» собирался еще осенью и полностью поспевал только к следующей весне. На несколько мгновений воздух над головой Исбэль ожил. Под сводами храма выстроился еще один – сочный и краснобокий, и спелыми плодами попадал в толпу простонародья. Благородные лорды и леди аккуратно брали из корзинок символ своей милости и кидали его сквозь пустоту, отделяющую одну часть храма от другой – ровно наполовину, как того требовала традиция. А между ними и над ними – монарх, как обещание мира и процветания.

Одно небрежно брошенное яблоко полетело в Реборна, тот поймал его на подлете, повертел у носа, разглядывая глянцевые бока, и кинул в толпу слева – куда ему и место.

«Следует чтить священную дюжину, но одного Бога больше всех», – мраморная надпись выскакивала полукругом на подступах к верхнему постаменту, венцом накрывая присутствующих внизу.

Неистово горели свечи, сверкал и покачивался хорос под сводчатым куполом. Двенадцать арочных окон, стиснутых железными прутьями, двенадцать статуй Богов пред каждым, свет лился ласковым молоком, огибая каменные тела. Он слепил, не давая рассмотреть лиц, и лишь когда небо хмурилось или наставала ночь, Боги обнажали свои лица в обещание скорого рассвета и отступления тьмы.

Реборн стоял, как обычно, весь в черном, и даже свадьба не заставила покинуть его собственные поминки. Как хорошо, подумала Исбэль, не придется даже менять одеяние, когда он ляжет в гроб. Даже фата у нее была черной, как символ покровительства дома жениха над королевой – цвет Блэквудов. В Глаэкоре черный не считался траурным, но в Теллостосе было все иначе.