Книга Пшеничная вдова, страница 97 – Данила Скит, Сумеречная грёза

Реборн перестал пить, как только почувствовал хмельную голову – он не любил, когда сильно туманится сознание. Уперев ладони о край стола, он согнулся, и черные кудри его полоскали воздух. Теллостос быстро привыкал к весне и уже требовал лето – под ногами возвышалась нежная трава, ее еще не успели основательно вытоптать. Воздух наполнялся свежестью раненой зелени, где-то в шатре начал свой рассказ говорливый сверчок.

Реборн, что же ты делаешь? Ее очарование лишает тебя разума. Ты делаешь безумные вещи. Хотел прикоснуться к огню шелковых волос, а вместо этого довел ее до слез. Умение держать в руках сталь и слушать молчание шлюх в темноте ночи не учит тебя обращаться к благородными леди. И все же… что, если… Исбэль слишком благородна, чтобы унизить его, когда он попытается приблизиться к ней… И он сможет прикоснуться к ее красоте, не боясь быть осмеянным. За долгие годы он достаточно повидал взглядов, в которых безошибочно угадывал и презрение, и любопытство, и жалость. А ведь все они даже не знали правды, имея лишь догадки, и не должны были ненавидеть его только за само существование. Исбэль знала все, но во взгляде ее не было и толики презрения, и ни капли язвительности. Лишь глухая боль, смешанная с ненавистью и грустью. Вряд ли по благородству своему она даже мыслью касалась этой темы. Любая другая на ее месте использовала бы это, чтобы унизить его. Но Исбэль выбрала верность клятвам вопреки собственной ненависти. Может, сделать шаг навстречу? Но что она подумает о нем? Реборн не знал, а, может, обманывал себя тем, что не может этого знать. В любом случае, он предстанет перед ней немощным и это приводило его в ужас. Страх глубоко проникал в сердце, сковывал тело, не давал пошевелиться душе. Предстать слабым перед раскаленным пламенем ее волос он просто не мог себе позволить. Все пустое. Он никогда не переступит черту. Реборн разогнулся, уперев мысли в глухую стену ненависти, долга и собственной мужской немощи. А дальше – пустота. Вложив в размашистое движение всю свою боль и злость, он смел бутылки со стола.

– Что это там? Ты видишь? – сказал долговязый сир Каппелин, отряхивая кровь со своего клинка.

– Снова синие деревья, – ответил Курт Лодрок, дородный лорд на огромной пегом тяжеловозе. Хозяин был под стать своему коню – оба они врастали толстыми ногами в землю, словно деревья стволами, – Они опять это сделали, клянусь, я прирежу их Бога собственными руками!

– Тебе не дотянуться до звезд, Курт, – ответил ему Реборн, отирая кровавую рану на лбу, – Туда не долетят даже стрелы. Но если Великий Воин откроет нам врата, чтобы добраться до его горла, я пойду первым.

Курт не успел ничего возразить, как его пронзила стрела – прямо в глаз. Вошла она мягко, словно в снег, а выросла с другой стороны уже окрашенной в багровый.

– Безумово отродье! – только и успел воскликнуть сир Каппелин, как в воздухе замелькали блики острых наконечников. Они были похожи на осколки влажного стекла, сияющего в лучах северного солнца. Армия подняла щиты.

Реборн знал, что это сон. Лица растворялись в тумане забытья и появлялись вновь, паутина образов ткалась обрывисто и была наполнена кровью.

– Турнепсовый блеск, – сказал Капеллин, как только его лицо снова соткалось из сонного марева, – Эта гадость везде, иногда мне кажется, она прилипла даже к моей заднице. Я дал обет оттереть морду каждого инаркха, напомаженную этим блеском.