Книга Пшеничная вдова, страница 99 – Данила Скит, Сумеречная грёза

– Я слышал эти истории. Это всего лишь сплетни.

– Я не позволяла прикасаться дольше даже своему отцу, – ответила Исбэль, – Никогда не брала мальчиков на руки, разъезжая по деревням, не принимала помощи, когда случайно оступлюсь. Вернон давал указания, но занимались мной только сестры, я брала холодящую мазь из рук вашего лекаря за два вздоха и делала все сама, – встряхнув рыжие кудри, Исбэль повернула голову и взглянула на Реборна, – Не помогали даже перчатки. Некоторым доводилось держать меня за руку. Все, кто это делал – мертвы.

Реборн ничего не ответил, только мягко поднял ладонь Исбэль, полностью заключив ее в свою. Она не стала ее высвобождать. Стало еще жарче. Так странно, подумала Исбэль, и необычно. Грубость кожи, закаленной вызовами жизни, казалось приятной. Он же не умрет, правда? Еще совсем недавно она мечтала о его смерти, а теперь совсем не была уверена в своих желаниях.

– Могу я вас попросить?

– Говорите.

– Когда путь наш окончится, и обоз повернет к столице, возможно ли посетить еще одну деревню? – Исбэль использовала всю надежду заплаканного взгляда, – Она не лежит по намеченному маршруту и близка к морю.

– Мы заедем туда, куда вы захотите.

– Благодарю.

Стоило ей положить голову на подушку, как она тут же заснула. Реборн укрыл ее одеялом, завидуя этому удивительному дару. Расправил мокрые полы платья, которое она не успела переодеть, только отбросила ботинки, которые пришлись впору бы ребенку. Исбэль подогнула ножки, сопротивляясь мокрому холоду, а он ляг рядом, освободил травинку из рыжих пут и отбросил ее, и на этот раз набрался смелости обнять – так будет теплее, хорек не проснется до обеда и даже не заметит, что кто-то грел его все утро. И не поздоровится тому, кто посмеет потревожить его сон.

Проселочная дорога вилась пылью и камнями. Успевший обмельчать обоз на этот раз двигался гораздо быстрее, заканчивался путь – заканчивалась пшеница. Пустые телеги Реборн отослал в столицу, чтобы не мучить ни лошадей, ни дорогу.

Воздух стоял и был тяжел. Жара начинающегося лета высушила грязь, свесив черные штандарты безвольными тряпками. Редкие порывы ветра не могли вдохнуть в них жизнь – тяжесть воздуха превратилась в когтистого зверя, вцепилась в ткань и повисла неподъемным грузом.

Сир Родрик вглядывался в небо, нежное и чистое, словно признание в любви престарелой шлюхи и не верил ни единому его слову. Видимо, облака тоже испугались этой вопиющей непорочности, ни одно пятно тени не проплыло по острым верхушкам деревьев. Небо имело фиолетовый оттенок, какой можно было поймать на стыке дня и ночи. Но сейчас не время для сумерек, думал сир Родрик, да и северные обыденности не свойственны для Теллостоса. Он не знал, отчего день напомнил о ночи, но вспомнил, что черничный получался, если в голубой добавить красный. Морские створки бывают шипасты, а когда трешь их, растворяют голубизну раковин в море. Родрик был сыном рыбака – ему часто доводилось тереть устрицы, и часто раниться – меч он держал гораздо лучше, чем рыболовецкую сеть, но он хорошо запомнил цвет, когда кровь растворялась в соленой голубизне моря. Родрик гадал, сколько же прольется с неба крови, когда он достанет меч и вспорет его брюхо. То, что это обязательно случится, он почему-то не сомневался.