Книга Вдова на выданье, страница 40 – Даниэль Брэйн

Слишком. Много. Смертей.

А то, что я вижу, похоже на что угодно: на перитонит, аппендицит, на колики или камень в почках, на внематочную беременность, в конце концов. Я не врач, и близко у меня нет медицинского образования, но зато есть общий уровень образованности, который в этом времени не снился даже маститым профессорам.

Не обращая внимания на визги Ларисы, я присела возле Зинаиды и заглянула ей в лицо. Она в сознании — уже хорошо, она способна на связную речь, ее не рвет, нет слюнотечения, и важно понять, ухудшается ли ее состояние или стабильно. Что я смогу поделать с этим пониманием, вопрос второстепенный.

— Посмотри на меня! — велела я, но Зинаида меня словно не слышала. Она продолжала стонать, теперь уже в голос, умоляла помочь, взгляд остекленел — ей было безумно больно, губы стали бледными, дыхание — отрывистым и совсем поверхностным. — Где у тебя болит, можешь сказать?

— О-о-ой! — взвыла Зинаида, и Лариса не выдержала:

— Чтобы духу ее не было в доме! — исступленно затопав ногами, завопила она, и я едва не оглохла. Отчаяние в голосе моей золовки было ни разу не наигранным, но только отчаяние, не испуг. — Вон! Сию секунду отсюда вон!

Возможно, Лариса говорила обо мне, но она сразу убежала, рыдая, и вряд ли от сострадания. Я с не меньшим отчаянием допытывалась у Зинаиды, что у нее болит, вспоминая все, что я знала о лечении…

Мои познания заканчивались на одной-единственной медицинской специальности, и то за прошедшие годы наука так ускакала вперед, что нынешним пациенткам не грозило, как мне когда-то, убить химиотерапией и облучением все яйцеклетки.

Может, подумала я, глядя на Зинаиду и не зная, как ей помочь, некоторые виды этой болезни себя коварно не проявляют до поры, но после не оставляют ни шанса, ни времени.

Зинаида дернулась, сильно ударилась головой о пол, скорчилась в новом спазме, ее начало рвать — я еле успела отскочить, ноги задергались хаотично, потом начались судороги… Я метнулась за водой, и это была уже капитуляция.

Мне не в чем себя винить, как бы гордыня ни противилась. Ничем я не помогу со всем своим багажом из сериалов, научпопа и интернета.

Зинаида успела вернуть в кухню поднос, в одной из фарфоровых чашек оставались сливки на дне, я выплеснула их, схватила графин с мутной водой, трясущимися руками налила воду, расплескав половину, а когда выпрямилась, встретилась взглядом с Домной.

Она покачала головой, и я обернулась. Зинаида лежала на полу, не двигаясь, взгляд ее застыл, рот приоткрылся, ноги были поджаты, руки прижаты к животу, будто бы она хотела перевести дух, убедиться, что приступ прошел, встать и отправиться исполнять приказание навсегда убраться из этого дома.

Но Зинаида была мертва, и я на ощупь поставила ненужную больше чашку на поднос.

— Вот так, матушка Олимпиада Львовна, — негромко сказала Домна. — Отмучилась.

Я заправила за ухо выбившуюся прядь.

— Нужно дождаться доктора, что он скажет, — так же тихо отозвалась я. Домна мне не ответила. Я стояла, смотрела на Зинаиду и думала, что в этом доме с детьми мне оставаться больше нельзя.

Вчера пытались убить меня, сегодня… Кому могла помешать прислуга? Если Зинаида — не случайная жертва, то почему она умерла, что-то видела, в чем-то была замешана, что-то знала? Домна тенью маячила за моей спиной, и я надеялась, что она не вонзит мне нож в спину. Вчера у нее был шанс убить меня, куда более подходящий.