Книга Вдова на выданье, страница 78 – Даниэль Брэйн

Я не могу сделать шикарный зал в едином стиле? Вместо фарфора и хрусталя у меня медные покоцанные солонки? Я с трудом набрала посуду не то что в сервизе, но по количеству? Минус на минус всегда дает плюс, если ты математик или менеджер.

Я уезжала, и на телегу оглядывались и ванька, и даже лошадь. Сельчане радостно сбагрили мне все, что не смогли продать на ярмарке, несостоявшейся толком из-за погоды, и вытащили заодно весь неликвид из закромов. За сто одиннадцать целковых я получила и текстиль, и кучу декора, и это была сделка десятилетия.

Легко учиться на чужих ошибках, особенно если им добрая сотня лет, и все, кто мог набить себе шишки, уже набили. До огороженных портьерами столиков на двоих или же четверых, до приглушенной приятной музыки, до возможности почувствовать себя в спасительном уединении даже там, где помимо тебя еще куча народу, еще век. Сто лет до момента, когда обед или ужин превратится не в демонстрацию количества денег в кошельке, а будет тем, чем быть должен: приемом пищи, и чтобы никто не заглядывал через плечо: «Лабардан-с».

До дня, когда скучающая миллионерша, задумчиво крутя на пальце кольцо за пару миллионов никаких не рублей, покинет пентхаус, отсидит четыре часа в бизнес-классе и по кочкам попрыгает на раздолбанной «Ниве» в этнодеревню, еще сто лет. Сто лет до дня, когда нефтяной магнат закинет удочку ценой в половину автомобиля в тихую речку, замрет и будет кормить комаров, потому что ни один репеллент не преграда диким сибирским кровососам. И это я не смотрю на африканскую и азиатскую экзотику, которая простым смертным не по карману… нет у меня все равно этой экзотики под рукой.

Я дам всем, кто способен заплатить, то, что сама смогла получить, лишь став баснословно богатой. Возможность заглянуть одним глазком в другой мир. Мир крестьян, мещан и юной купчихи Мазуровой, мир уютный и безопасный.

Какой этот мир на самом деле, аристократии вовсе не нужно знать. Платят они за то, чтобы насладиться.

Я возвращалась с тихой охоты, звала Прасковью, с ухмылкой выслушивала ее ворчание, какое барахло я опять зачем-то притащила домой, затыкала ей рот, отправляла стирать или гладить, или чистить трофеи, а сама наскоро перекусывала щами — чаще постными, умывалась и открывала дверь в детскую. И начиналась сказочная, невозможная, встающая теплой нежностью в горле жизнь. Несбыточное мое прежде и настоящее теперь — материнство.

В хорошую погоду я одевала и кормила детей, и мы шли в парк. Всего полквартала — мы входили в каменные ворота, и звуки города таяли за металлической плетеной оградой, будто то была магия. Нежно-зеленая дымка, робкая короткая трава, прозрачные первоцветы, ручьи, которые мы не видели, но слышали, и птицы, спятившие от весны. Чопорные дамы и вечно краснеющие гимназистки, господа, учтиво снимающие шляпы — не передо мной, не того я полета, — лоточники со всякой всячиной, высматривающие клиентуру — и я опять мимо, конечно, — мужик с медвежонком — «Нет, милые, мы не будем к нему подходить», и постоянно заколоченная будка фотографа. С каждым днем парк оживал все больше, а в выходной день на веранде бренчал оркестр.

Я стискивала в отчаянии пальцы. Упущенная возможность больнее, чем безответная любовь. Я садилась с детьми на скамеечку напротив неухоженной полянки, которая выводила меня из себя одним своим существованием, и размечала ее мысленно на надлежащие сектора, понимая, что на реализацию этого плана у меня денег нет. И, возможно, не будет.