Книга Игры, в которые играют боги, страница 243 – Эбигейл Оуэн

– Ложь! – выплевывает Зевс.

– Он говорит правду.

Это что, Зэй?

За спиной Зевса стоит размытая фигура. Я пытаюсь сфокусироваться на ней и на секунду вижу ее очень отчетливо. Зэй держит на цепи Фонарь Диогена – дар Дэ, и Дэ стоит за его плечом.

Фонарь светится.

Я хочу быть в ужасе от того, что Зевс это сделал. В отвращении. Но я слишком оцепенела. Я уже почти мертва. Лежу в луже собственной крови.

Затем знакомый ужасающий хор разрывает ночь; он даже громче, чем шум, исходивший от сражавшихся чудовищ. В вихре перьев и ярости появляются даймоны. Аид отступает, а они подхватывают Зевса под руки и уносят разъяренного бога в небо. Он пинается и кричит, пока они утаскивают его.

– Нет! – орет он. – Аид тоже сжульничал. Он знал про сирен. Ему вообще не надо было давать права играть.

Они игнорируют его, поднимаясь все выше и выше. Последнее, что я слышу, – отчаянный вопль Зевса:

– Он станет смертью для нас всех!

А потом Аид вдруг оказывается рядом со мной.

Он со мной.

Его лицо в нескольких сантиметрах от моего, черты лица плывут, но узнаются безошибочно.

– Лайра.

Я умудряюсь частично приподнять тяжеленные веки.

– Ты… опоздал.

– Мне так жаль. Брат запер меня и даймонов в тюрьме.

Кажется, мы слишком часто этим занимаемся: я умираю, а он в панике пытается меня залатать. Быть смертной – полный отстой. Я издаю стон, мои глаза закрываются, когда он отводит мою руку от живота.

– Гребаные преисподние…

Что ж, плохо. Я и так предполагала, что умираю, но теперь знаю наверняка.

Он берет мое лицо в ладони.

– Останься со мной.

Я фокусирую взгляд, стараясь сосредоточиться на нем и только на нем; слабость, боль, все остальное отступают.

Только он.

– Ты заставил меня… не любить тебя… нарочно… – Я кашляю. Слишком много слов, и мое тело не хочет позволять мне их говорить.

– Да, – отвечает он голосом, в котором звучит боль. – Откуда ты знаешь?

Я хочу потянуться, коснуться его лица, но не могу.

– Сирены, – говорю я. Мне надо объяснить больше, но на это уйдет слишком много усилий. У нас осталось мало времени.

– Ты сможешь… сохранить трон… даже если… я умру?

– Нет.

Вот отстой.

– Ты найдешь… другой… способ.

– Лайра… – Глубокий рокот голоса Аида ломается на моем имени.

Я ловлю его прерывистое дыхание скорее через руку на моем лице, чем через звук.

– Только не так, – говорит он. – Только…

Его лицо появляется и исчезает, угол взгляда меняется: я не могу держать голову.

– Навести меня… в… Элизии.

– Твою мать. – Его трясет так сильно, что я это ощущаю.

Я вспоминаю о видении Римы.

– Не… – Я уже еле выговариваю слова. Они ужасно невнятны, и я надеюсь, он сможет меня понять. – Не… сожги… дотла… этот… мир…

И забытье погребает меня.

Теперь меня ждет Нижний мир.

110

А потом…

Свет пронзает мое сознание, пробуждая меня из небытия.

Я чувствую, как хмурюсь на него. Говорят, в конце это обычное дело, каким бы богам ты ни поклонялся.

Сперва этот свет лишь точка вдали, потом ближе. Но не туннель, по которому мне надо идти. Этот свет идет ко мне. Он растет и растет, пока не омывает меня и все вокруг меня не начинает сиять. Он раздвигает тьму, как будто вытаскивает меня из нее, а потом… касается меня.

Тепло.

Роскошное, идеальное, успокаивающее тепло. Оно везде внутри меня, во всех частях меня – и все же не мое.

Тепло превращается… в жар. Не сжигающий. Не невыносимый.