Книга Прядильщица Снов, страница 285 – Тория Кардело

Но мир уже сжался до трёх точек —

Она.

Он.

И Та, что держала в руках чёрное веретено, на котором висели их сны, их желания, их жизни.

Готовые оборваться.

Рука Романа лежала в ладони Али, как последний якорь, последний мост между невыносимой пустотой и хотя бы призрачной надеждой. Она вдруг остро ощутила свой страх — давний, липкий, приросший к костям с детства. Страх быть уродливой, ненужной, потерянной среди отражений, которые годами смотрели на неё с холодным презрением. Но вот сейчас, когда Прядильщица Снов медленно входила в зал, она впервые не отступила, не спряталась за чужим силуэтом, а вцепилась в Романа намертво, боясь раствориться во мраке.

Агата скользила по мраморному полу почти беззвучно, не касаясь его. Её платье цвета полуночного неба колыхалось, как живое, сапфиры мерцали светом вплетенных в них вселенных. В её руке покоилось древнее чёрное веретено, выточенное из самой ночи. Казалось, оно перетекало и врастало в её пальцы, делая её частью необратимого механизма мироздания.

Агата улыбнулась — мистически, снисходительно, с тоскливой насмешкой, будто эта встреча уже была предопределена всеми треснувшими часами мира.

— Я ожидала вас увидеть. — Голос у Агаты был холодный, но мягкий. — С детьми порой бывает так… сложно.

Её пронзительный, гипнотизирующий взгляд остановился на Романе. В глазах Прядильщицы читалось странное чувство, похожее на привязанность, но не настоящую, а извращённую, подобно отражению в треснувшем зеркале. Роман посмотрел на Алю, и она ощутила, как его сила сочилась сквозь их сцепленные пальцы, грела, даже если сам он волновался не меньше её. Он сделал шаг вперёд; в каждом его движении — сдержанная злость, боль, желание быть услышанным.

— Ты не моя мать, Прядильщица Снов, — в его голосе появились непривычные металлические нотки. — Ты обманщица и убийца, которая может только манипулировать людьми, а моя настоящая мать погибла.

Его пальцы едва заметно дрогнули, хотя голос оставался ровным.

— Я продал её тебе, — в этих словах чувствовалась боль, которая, казалось, рвала его изнутри. — И это моя самая страшная вина.

Тени сгустились, в глазах Агаты мелькнуло что-то почти осязаемое — не боль, не злость, не человеческая обида, а нечто большее: древнее, безмолвное и безвозвратное. Её улыбка не меркла, но Аля вдруг ощутила: за этой любезностью клокотал потусторонний гнев, такой тихий и страшный, что она невольно вздрогнула от ощущения, будто по другую сторону стекла за ней наблюдало нечто иное, способное одним взглядом уничтожить.

— Ты сделал это ради нашей лучшей жизни, мой дорогой сновидец, — она медленно провела пальцем по древнему веретену, взвешивая чьи-то сны или судьбу. — И уже ничего не вернёшь назад, ибо таковы законы мироздания во всех Вселенных.

На секунду Але показалось, что внутри Романа что-то сломалось, рухнуло, разбилось вдребезги. Последняя надежда ускользнула, так и не разгоревшись пламенем.

Но вдруг он усмехнулся удивительно дерзко, почти вызывающе, и на его лице мелькнула ирония, скрывающая годы боли и растерянности.

— Не верну. Но я могу искупить свою вину.

Искупление.

Слово ударило её, словно молния. Символы надежды среди мрака кошмаров. Первый — любовь. А второй…

Искупление.

И вдруг она поняла. Поняла всё с ужасающей ясностью. Её сердце замерло, а потом забилось так отчаянно, что, казалось, вот-вот прорвет грудную клетку и вырвется наружу. Несколько минут назад он говорил правду.