Книга Хризолит и Бирюза, страница 143 – Мария Озера

Мы с ним уже около недели здоровались, когда я наконец решилась подойти к нему ближе и познакомиться. Его звали Добран. Он служил на одном из торговых кораблей, ходивших в Хайвен, и всё время звал меня на борт — хотел показать иной мир, тот, что скрывался за морским горизонтом. Но я боялась. Казалось, стоит ступить на трап, и привычная земля под ногами исчезнет навсегда.

Добран не обижался на мои страхи. Напротив, он всякий раз возвращался с плаваний с каким-нибудь пустяковым подарком: ракушкой странной формы, цветным платком, дешёвой побрякушкой, которая пахла чужой страной. Он не позволял мне погружаться в уныние и улыбался так просто, будто знал, что однажды я всё же отважусь.

Позже оказалось: он вовсе не был одинок. У него был маленький сын и красавица жена, о которых он рассказывал с той особой теплотой, какая редка среди моряков. Каждый его рассказ об их встречах звучал как песня — бодрая, полная жизни.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: бояться было нечего. Я родилась и выросла в этой «коробке» — в самом заброшенном закоулке Нижнего города, где узкие улочки больше напоминали щели между серыми домами. Мне трудно было поверить, что за их пределами существовало что-то иное. Я видела, как другие люди уезжали в дальние края, но не верила, что когда-нибудь сама смогу ступить за черту этой убогой вселенной.

Моё первое настоящее разочарование пришло тогда, когда Добран вдруг исчез. Неделю его не было, потом другую. Месяц я ждала его на пирсе, вглядывалась в лица моряков, и сердце всякий раз болезненно сжималось. Я понимала, что плавание — дело долгое, что море хранит свои капризы и может задержать кого угодно, но ожидание постепенно разъедало меня изнутри. Иногда хотелось узнать, где он живёт, разыскать его семью, спросить хоть слово. Но что-то останавливало. Может, гордость. Может, страх услышать правду.

После очередных тридцати дней мучительного ожидания я всё же решилась подойти к морякам, с которых прежде видела рядом с ним.

— О, да ты та самая девчушка, что всё с Добраном сидела! — смуглый мужчина лет сорока, с небритым лицом и глубокими морщинами у глаз, дружески потрепал мои волосы. — Помню-помню. Он всё о тебе говорил. Мол, заберу её к себе, буду растить как родную. Дочка мне не выпала в судьбе — всё сын да сын, а тут хоть радость какая. Да и пацану веселее будет. Смышлёная ты, девка, смышлёная.

Моряки, перетаскивая тяжёлые деревянные ящики, то и дело прерывали разговоры, бросая друг другу короткие фразы. Поначалу я не сразу уловила смысл, но постепенно понимание стало пробиваться сквозь отдельные слова, скользящие в воздухе. Всё чаще имя Добрана звучало в прошедшем времени.

— Я не понимаю… — губы сами сорвали шёпот, дрогнувший в горле.

Глаза, влажные от подступающих слёз, метались от одного лица к другому, и мужчины виновато опускали взгляды. Никто не спешил сказать прямо, но молчание тянулось, пока один из них, наконец, не произнёс, будто вырвал из себя:

— Его корабль попал в шторм. Вся команда погибла, ушла ко дну вместе с грузом.

Слова разрезали меня, как острый нож. Всё вокруг вдруг стало плоским, ненастоящим — будто в мире разом исчезли краски.

Парень, что был старше меня всего на пару лет, слишком юн, чтобы уметь сочувствовать. Он хмыкнул, лишь пожав плечами на моё отчаяние, и продолжил работу, под неодобрительные взгляды старших. Его равнодушие больно ударило — словно в этой минуте я осознала: смерть одного не остановит чужую жизнь, и даже море не затаит дыхания.