Книга Хризолит и Бирюза, страница 156 – Мария Озера

Эта пауза стала для меня спасением: я воспользовалась её отвлечённостью и тихо, почти на цыпочках, скользнула к двери. Хромая нога заставляла меня двигаться медленнее, чем хотелось, каждый шаг отзывался лёгкой болью, но это только подчёркивало мою решимость. Сердце колотилось в груди так сильно, что, казалось, его удары вот-вот услышат. Я выскользнула за порог, прикрыв за собой дверь, и вдохнула глубже, чем за весь день. Лёгкий смешок радости вырвался сам собой: облегчение и счастье переплелись во мне тугим узлом.

Я двинулась дальше по коридору, осторожно ступая на ковёр, и, словно в такт своим шагам, ощущала, как лёгкость разливается по телу. С каждой минутой становилось всё теплее и радостнее: я здесь, я рядом, я жива, и Нивар — тоже.

Когда я уже переходила через холл второго этажа, за моей спиной раздался спокойный, но настойчивый голос дворецкого:

— Сударыня, прошу вас, подождите.

Я обернулась и увидела его высокий силуэт в строгом костюме. Он держал в руках небольшую стопку писем, перевязанную лентой. С лёгким поклоном он протянул их мне.

— Благодарю, — сказала я, принимая письма обеими руками, словно что-то хрупкое. Сердце снова учащённо забилось: послания снаружи, вести из мира, который всё это время оставался за пределами моего затворничества.

Я поспешила к себе, прижимая письма к груди, словно тайное сокровище. Войдя в комнату, я уселась у окна, позволив солнечному свету падать прямо на бумаги, и медленно, с лёгким трепетом развернула первое письмо.

Оно оказалось от Лоренца. Уже с первых строк чувствовалась его беспокойная энергия. Каждая буква, выведенная твёрдым почерком, будто кричала об его тревоге. Он предлагал отвезти меня к семейному доктору, которому доверял безгранично, упоминал, что именно этот человек многие годы исцелял весь род Винтерхальтеров от самых разных болезней. Читая, я ощутила, как в груди разливается тепло: знать, что есть тот, кто так явно заботится обо мне, было счастьем само по себе.

Далее Лоренц писал о бале. Его строки будто несли запах мраморных залов, звуки музыки, резкий обрыв веселья. Когда пришли вести об аварии, зал погрузился в мрачную тишину, гости в смятении начали покидать мероприятие, а многие ключевые моменты торжества были перенесены на неопределённый срок. Он не скрывал своей обиды и сожаления, словно разделял их со мной, делая боль чуть менее одинокой. Но в конце письма, в привычной ему лёгкой манере, он пообещал: «В следующий раз мы сделаем всё так, что ни у кого не останется сил для печали. Ты увидишь — праздник будет сиять, как никогда прежде».

Я улыбалась, а местами и вовсе смеялась, читая его слова, будто слышала его живой голос, полный иронии и жизнелюбия. Было трудно оторваться от этой лёгкости, но следующее письмо ждало.

Оно оказалось от Кристы. Её размашистый почерк выдавал бурю эмоций: буквы то растягивались, то наклонялись, словно перо дрожало в руке. Каждая строка дышала тревогой и искренним сочувствием. Она желала мне скорейшего выздоровления и просила как можно скорее увидеться лично, чтобы услышать всё из моих уст, а не со страниц газет, где правда всегда искажена.

Я гладила кончики листа пальцами, словно сама прикоснулась к её заботе. Эти письма были для меня больше, чем слова: они были доказательством того, что мир не отвернулся от меня, что я всё ещё жива и значима для тех, кто помнит.