Книга Хризолит и Бирюза, страница 158 – Мария Озера

— Я должна уйти, — прошептала я себе под нос и прижала колени к груди, пытаясь собрать разбросанные мысли и чувства в хоть какую-то целостную картину.

Сердце бешено колотилось, а в ушах звенело: «Только помни, что таких игрушек у него целое множество».

Между нами была стенка, прочная как камень, от разности наших миров, и все же каждый раз, когда он приближался, она осыпалась как пыль.

Я вспомнила его взгляд: глубокий и настойчивый, полный нежности, которой я никогда не имела. Он как будто искал в моих глазах ответ на вопросы, о которых никто не говорил, но которые между нами ощущались.

Это нечто большее, чем просто работа.

Это была связующая нить, которая, казалось, обвивала наше существование, связывая нас одно с другим.

Письмо, брошенное мною на пол, лежало, смятое и холодное, словно олицетворение внутренней борьбы. Решение, которое мне предстояло принять, резало сердце осколками сомнений. Я закрыла глаза, ощущая, как горячее дыхание пересекает щеки, и представила, как мог бы выглядеть мой мир, если бы я осмелилась отпустить все страхи и сомнения.

Внутри разливалась смесь трепета, желания и отчаяния — и в этой тишине, в свете утреннего окна, я поняла, что этот момент уже никогда не будет прежним.

Конец I части

Часть II

Прошло полгода с той роковой аварии.

Полгода с тех пор, как я в последний раз видела Нивара и переступала порог его поместья. Сердце терзало осознание того, что за всё это время я не получила от него ни строчки. Ни письма, ни короткой записки — ничего. Лишь гулкая тишина в ответ на то, что я стала свидетельницей его пробуждения. Я не желала в это верить; и какая-то упрямая часть меня до сих пор не верит, что он умолк по собственной воле.

Поначалу мне казалось, что я разрушена, раздроблена на мелкие осколки, которые уже никогда не сложатся воедино. Ночи проходили в слезах — тяжёлых, выматывающих.

Сколько раз засыпала, вжимаясь лицом в мокрую подушку, когда сердце сжималось от тяжёлых воспоминаний. Всё, что осталось от Нивара теперь, — это зыбкая тень его образа, преследующая меня в ночной тишине. Каждое воспоминание о нём — будто свежая, ещё кровоточащая рана.

Святой Род, как же много я плакала!

И всё же, несмотря на это мучительное бремя, во мне теплилась надежда, что однажды я найду силы отпустить его. Иногда мне казалось, будто боль утихает, будто я начинаю забывать. Но стоило хоть ненадолго отвлечься от дел — и новая волна обрушивалась на меня с прежней нещадной силой. В такие минуты я понимала: время — лишь красивая иллюзия, а память — это оковы, намертво прикованные к моей душе.

День за днём Нивар становился всё менее реальным, а наши встречи — всё более далёкими. Я начинала верить, что время и правда умеет лечить. Конечно, я по-прежнему скучала — по его пронзительному взгляду, по холодным касаниям, в которые были горячее, любого огня. Иногда по телу пробегал быстрый разряд — едва вспомню, как он прижимал меня к себе, и казалось, будто мир замирал в этом мгновении. Но мы всегда принадлежали к разным мирам, и потому мне надлежит отпустить всё, что было. Не оборачиваться, не вглядываться в призраки прошлого.

Не стоит превращать его в центр своей вселенной.

Просто опыт.

Просто тонкий шрам на сердце.

Моя нога окончательно зажила; я уже не хромала, что заметно облегчало мне работу в мужском клубе Жизель — «Бархат». В его стенах царила особая атмосфера лёгкости и обольщения: мягкий полумрак, приглушённый свет ламп, тяжёлые шторы и вкрадчивая музыка, струящаяся сквозь дым сигар. Всё вокруг было соткано так, чтобы гости забыли о суете и тревогах внешнего мира. Я ловила себя на том, что сама иногда поддавалась этому чарам: наблюдала, как мужчины, снимая с себя тяжесть будней, отдавались зыбкой иллюзии удовольствия и фантазии.