Книга Хризолит и Бирюза, страница 160 – Мария Озера

Каждый вечер клуб наполнялся новыми лицами. И порой я ловила на себе взгляды — прямые, цепкие, полные интереса и похоти. Это грело моё эго. Я чувствовала себя иной: уверенной, красивой, притягательной. «Бархат» давал мне редкую роскошь — быть кем угодно: загадочной незнакомкой, дерзкой соблазнительницей или внимательной слушательницей. Я менялась изо дня в день, примеряла разные маски, и это странным образом приносило облегчение. Я отвлекалась от собственных тяжёлых дум, училась любить себя вновь и находить в этом мире новые связи. Пока мужские ухаживания не превращались в наглость и хамство — а такое случалось нередко — я умела наслаждаться этой новой, чужой, но удивительно лёгкой жизнью.

Собираясь на работу, я тщательно продумывала каждый штрих. Платья — смелые, открытые, с игривыми разрезами. Духи — лёгкие, нежные, обволакивающие. Макияж — чтобы подчеркнуть глаза и губы. Я словно выстраивала храм самой себе, и огни сцены давали мне новый, яростный толчок адреналина. Каждое выступление было словно маленький спектакль — то радостный, то насмешливый, а иногда неожиданно трогательный. В такие мгновения в зале кто-то замирал, когда кто-то вспоминал о забытых чувствах.

Например, я сама.

«Бархат» сделал из меня не только артистку, но и чуткую исповедницу. За каждым столиком сидел человек с собственной историей, со своей болью или радостью. И я старалась слушать, передавать им ту крупицу тепла, которой им не хватало. Мне казалось, я понимала мужчин так, как они не понимали сами себя. Их надменность, грубость, галантность — всё это было лишь оболочкой. Под ней они были ранены, жалки, голодны до внимания и похвалы.

Этому меня научила Зои.

Зои была черноволосой, кудрявой, с глубокими, пронзительными глазами, из-за которых она казалась старше всех нас. Или, быть может, потому что пережила в жизни слишком многое. Её кожа отливала тёплой бронзой, притягивая тех мужчин, что пресытились бледными, предсказуемыми блондинками вроде меня. Она обладала особым даром — видеть сквозь чужие маски, добираться до самой сути человека. Её голос был мягок, спокоен, как шёпот летнего ветра в саду.

Наблюдая за ней, я поняла: мужчины — это всего лишь большие дети, требующие не столько плотской ласки, сколько внимания, восхищения и утешения.

За то время, пока я искала утешение в постановках «Бархата», мне бесчисленное количество раз хотелось написать Нивару. Хоть пару строк — спросить, как он себя чувствует, как идут его дела. Но всякий раз Жизель, мягко, почти материнским движением, словно невзначай, подталкивала меня прочь от этой мысли. Её слова звучали как приговор: отсутствие вестей от Нивара — это знак, а не случайность. Я пыталась находить в этом утешение, верить, что так будет легче, но пустота внутри только ширилась. Я понимала: себя не обманешь. Но страх перед его молчаливой реакцией сковывал, будто холодные оковы.

С каждым днём это чувство разрасталось, как прилив, неумолимо захлёстывающий берега. Я продолжала работать, улыбаться, выходить на сцену с нарисованной на лице лёгкостью, но где-то в глубине сердца жила тревога, не позволяющая отдышаться. Как возможно оставаться равнодушной к тому, кто однажды стал частью твоей души? Я перебирала каждую мелочь — его слова, взгляды, случайные прикосновения — словно в них таился ответ.