Книга Хризолит и Бирюза, страница 161 – Мария Озера

Может быть, его молчание — знак равнодушия?

А может, он сам тонет в похожем безмолвии, не находя сил открыть душу?

Неизвестность точила меня хуже прямого отказа. Каждый день вдали от него тянулся вечностью. Я ловила себя на мысли: вспоминает ли он обо мне в редкие минуты покоя? Или его жизнь уже занята другими заботами, и я — лишь мимолётная тень прошлого?

Но не только моя душа страдала от безответности. Казалось, сама империя разделяла мою муку. Атмосфера в стране накалялась всё сильнее: на улицах множились разбои, и тревожные вести из Нижнего города докатывались до Верхнего, как отголоски грядущего бунта. Забастовки рабочих следовали одна за другой, пламя поджогов вспыхивало у ворот фабрик. Газеты не успевали печатать заголовки о новых происшествиях.

Маркс бездействовал; Барон сутками не выходил из приёмной Императора, тщетно пытаясь достучаться. Его просьбы наталкивались то на глухую стену молчания, то на пустые обещания «перенести вопрос на неопределённый срок».

На этом фоне наш с Лоренцом план с балом дебютанток неизбежно отодвигался — и каждая отсрочка грозила похоронить задуманное вместе с надеждой Агнесс. Впрочем, в этой вынужденной паузе находилась и своя логика: ребята со школы готовились к зимнему выпускному, и если уж перемены должны были начаться, то именно в тот момент, когда новое поколение переступит порог взрослой жизни.

Расследование покушения на Императора официально закрыли. Государственные газеты торжественно рапортовали: «Все соучастники найдены, приговор приведён в исполнение». Публичный расстрел должен был поставить точку в этом деле.

Но в стенах кабинета Винтерхальтеров кипели страсти. Мы не верили ни единому слову газетчиков, чьи строки пропахли чернилами цензуры и фальши. В голосах наших звучала досада: не было ни одной зацепки, способной вывести нас на след настоящих виновников или хоть как-то скомпрометировать верность Маркса. Всё, что у нас оставалось, — догадки и слухи.

А слухов хватало. Их становилось всё больше, и каждый из нас понимал: правду толкует тот, кто владеет потоком информации. Регент нарочно держал нас в неведении, словно мы — актёры на сцене, а все нити сюжета сплетены в его руках.

Маркс же отмалчивался. Его упрямый, каменный взгляд не внушал доверия. Говорили, у него есть свои причины для осторожности. Но нам от этого не становилось легче. Империя трещала по швам: улицы Нижнего города бурлили, рабочие бастовали, солдаты всё чаще посматривали не на начальство, а на толпу. Всё это могло привести к гибельным последствиям, но мы гнали эти мысли, цепляясь за призрачную надежду на лучшее.

Из соображений безопасности масштабные мероприятия свернули: ни балов, ни собраний, ни показных приёмов — словно столица застыла в тревожном ожидании грозы. Моя же основная работа переместилась в клуб Жизель. И пусть я могла бы отказаться — после того, что узнала о ней, после того, как она поступила со мной, — всё же я вновь оказалась рядом с ней. Не могла объяснить себе, почему.

Каждый вечер, погружаясь в густой дым, в шелест карт и смех мужчин, я понимала: в стенах клуба мне не нужно искать оправданий для её поступков. Интуиция твердили одно: Жизель ведёт двойную игру. Но в её жестах, в её улыбках, в том, как она умела завладеть вниманием целой компании одним-единственным словом, — сквозила страсть и какая-то обжигающая искренность. И я тянулась к ней, как мотылёк к свету.