Книга Хризолит и Бирюза, страница 153 – Мария Озера

— Здравствуйте, доктор Куц, — с лёгкой усмешкой произнёс граф Волконский. Его голос был хрипловат, но в нём слышалась властная уверенность. Он приподнял руку, заслоняя глаза от полосы солнца, пробивавшейся сквозь занавески и падавшей прямо на подушки.

— Святой Род, граф… вы очнулись! — воскликнул доктор, и в его голосе зазвенели и профессиональная сосредоточенность, и неподдельное облегчение.

Не теряя ни секунды, он поставил саквояж на стол и начал извлекать из него предмет за предметом: стетоскоп с холодным металлическим блеском, небольшой блокнот, карандаш, чистые бинты, пузырёк с прозрачной жидкостью. Каждый щелчок застёжки, каждое движение его рук казалось громче обычного в этой тишине.

Он шагнул к кровати и впервые заметил меня. Его глаза на мгновение удивлённо расширились, но едва уловимый взгляд графа — строгий, властный, не допускающий возражений — заставил его тут же опустить ресницы и продолжить. Лёгкий кивок был его единственным ответом.

Доктор осторожно приподнял край одеяла. Ткань шуршала, скользя по телу, и я непроизвольно задержала дыхание. Влажная ткань ночной рубашки отлипла от груди графа с тихим звуком, и врач приложил стетоскоп к коже. Металл коснулся его тела, и я заметила, как граф едва заметно вздрогнул от холода. Несколько долгих мгновений доктор слушал дыхание, прижимая трубки к своим ушам, затем отстранился, достал карандаш и быстро записал что-то в блокноте.

Не теряя ритма, он полностью откинул одеяло, и прохладный воздух коснулся ног графа. Его правая нога была туго перевязана в области икры, бинты слегка потемнели от пропитавшихся мазей. Доктор опустился на колено, осторожно коснулся пальцев стопы. Я видела, как напряжённо он всматривался: ждёт ли реакции, движения, малейшего признака живости. Когда пальцы слегка дрогнули, он с облегчением выдохнул и снова накрыл ногу.

Самым неприятным испытанием стало исследование зрачков. Доктор достал маленький фонарик, щёлкнул, и резкий белый луч полоснул по лицу графа. Нивар стиснул зубы, его веки дрогнули, а пальцы едва заметно сжали край простыни. Я почувствовала, как моя ладонь сама собой потянулась к его руке, будто хотела защитить от этого испытания.

Секунда за секундой, движение за движением — всё в этой процедуре было до мелочей выверено и неумолимо, словно судьба сама проверяла его на прочность.

Доктор ещё раз склонился над блокнотом, его карандаш быстро шуршал по жёлтоватым страницам, оставляя короткие чёткие строки. Он то и дело поднимал глаза на графа, словно боялся, что тот исчезнет, стоит ему отвлечься. Несколько раз поправил очки на переносице, покашлял в кулак, явно растерянный от происходящего.

— Это чудо, — наконец произнёс он негромко, почти для себя, но в тишине комнаты слова прозвучали, как колокол. — Настоящее чудо.

Он зафиксировал последние записи и ещё раз взглянул на графа поверх очков:

— Пульс едва прощупывался, температура тела упала почти до ледяной отметки, а реакции не было никакой… Мы обычно называем это комой лишь на четырнадцатый день, когда надежда окончательно меркнет. Но у вас всё было ясно ещё через неделю. И всё же… одиннадцатый день — и вы разговариваете со мной.

— Я сообщу Елене эту радостную новость, граф. Доктор с усилием захлопнул блокнот и спрятал его в саквояж, будто хотел закрыть саму невозможность происходящего. Затем, собравшись, сделал лёгкий поклон: