Книга Хризолит и Бирюза, страница 207 – Мария Озера

Я вспомнила его слова: «Не сдерживайся».

И, не отводя взгляда от теней на стене, медленно провела языком по внутренней стороне его ладони — влажно и с вызовом. Он вздрогнул. Отпрянул чуть, почти незаметно, но я воспользовалась этим: обхватила его руку, подняла к себе и положила кончики указательного и среднего пальцев на язык. Он застонал — глухо, который раз срываясь в рык. А я сомкнула губы и начала медленно посасывать их, с нажимом, чувствуя, как его пальцы дрожат.

Нивар наклонился ко мне и коснулся своей грудью моей спины. Его сердце билось в такт с моим, но будто бы быстрее, громче. Свободной рукой он провёл от подбородка вниз — по шее, по ключице, по груди. Пальцы задержались на сосках — набухших, чувствительных — и сжали их поочерёдно: то сильно, то почти нежно, будто проверяя, насколько я близка к краю.

Я знала — он чувствует это. Знает. И не спешит. Напротив — растягивает миг, как шёлковую нить. А я уже не могла сопротивляться, всё внутри сжималось, накапливалось, рвалось наружу. Я боялась. Не боли. Не последствий. А того, что этот взрыв разрушит меня, что я не соберусь обратно.

Но он не дал мне времени на страх.

Перед тем как сам достигнуть предела, он покрыл мою спину поцелуями — лёгкими, как прикосновения крыльев, горячими, как угли. Поцелуями, которые не оставляли следов, но врезались в память. Миллиардами и миллионами. От лопаток до затылка. И только после этого, только когда я уже задыхалась, когда всё тело напряглось, как тетива, — он прижался ко мне вплотную, зарылся лицом в мои волосы, вдыхая запах пота, духов и этой странной ночи.

И в этот миг — глубоко, мощно, с хриплым стоном, похожим на молитву — он излился в меня. Всё. До капли.

До последнего напряжённого судорожного толчка.

* * *

Мы остались лежать на диване еще долгое время. Хотелось бы вечно, но у нас не было вечности. Только эти украденные мгновения между долгом и желанием, между светом и тьмой.

Наши тела — разгорячённые, влажные — прижимались друг к другу, будто боялись расстаться. Грудь моя тяжело вздымалась, я пыталась выровнять дыхание, но оно всё ещё срывалось. Пользуясь тем, что я лежала на нем, Нивар водил кончиками пальцев по моим ключицам, спускался в ложбинку между грудью и, проводя круги возле сосков — лёгкими кругами, как будто проверял, живы ли они, — вторая рука сплелась с моей. Пальцы в пальцах. Никуда не торопясь. Никуда не уходя.

Только здесь. Только сейчас. Только мы.

Мне было страшно нарушать тишину. Казалось, стоит только произнести слово — и всё исчезнет. Как дым от гаснущего камина. Как сон, в котором ты наконец-то почувствовал себя живой. Как будто всё это — его дыхание на моей шее, тепло его тела, пальцы, скользящие по моей коже — не настоящее, а лишь дурман акации, что вьётся за окном по весне, или плод моего изголодавшегося воображения.

И вдруг — тихо, почти шёпотом, но с такой тяжестью, будто камень брошен в бездонный колодец:

— Прости меня.

Я замираю. Даже дыхание задерживаю — будто боясь, что звук разрушит хрупкую пелену между нами.

Не понимаю. Не могу понять, за что он просит прощения. За полгода молчания? За то, что исчез, не сказав ни слова, оставив меня одну с вопросами, которые жгли, как угли? За то, что появился снова — и сразу унёс меня в этот водоворот?