Книга Хризолит и Бирюза, страница 223 – Мария Озера

Молчание заполнило комнату, но напряжение в воздухе говорило об одном: это был момент особого значения — начало её исцеления. Вместе с этим процессом она проживала срыв эмоций, смешанных внутри, и я была благодарна, что могла быть рядом, чтобы поддержать её, несмотря на то, что сама разрывалась от происходящего.

Так много раз я видела её смеющейся, полной энергии, даже высокомерной — такой, будто весь мир ей покорился. Она входила в комнату, и воздух сжимался, как перед грозой. Её взгляд был холодным и точным, как скальпель, а голос — тихим приговором. Но сегодня она была другой. Податливой. Уязвимой. Грустной, разбитой, но в то же время — странно освобождённой. Узнавать её в таком состоянии было почти невозможно. Это была не та Жизель, что командовала, манипулировала, держала всё под контролем. Это была женщина, которая впервые позволила себе упасть — и не умереть от этого.

Никогда прежде я не видела ее такой слабой, но ее слабость была прекрасной и искренней — символом новой главы ее жизни, начинающейся сегодня. С каждой слезой, она оставляла позади все свои страхи, все свои раны, все, что таилось внутри нее.

Пока мы сидели и плакали, я понимала, что это не конец, а начало чего-то нового. Жизель выбрала путь саморазвития и исцеления, и я не сомневалась, что она сделает все, чтобы пройти этот путь до конца. Мы смотрели друг на друга, видя в глазах надежду и согласие на будущее, которое наступило именно в этот момент, когда она решила открыться и поделиться своими страхами и болями. Мы точно знали, что эти слезы — не слезы слабости, а слезы преображения и восстановления.

Клуб начал просыпаться. По второму этажу начались хлопанья дверьми и скрипы паркета от ходьбы девочек.

Я смотрела на Жизель не открывая взгляда, осознавая, как сильно изменился мой мир за какие-то пару часов. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, я сжимала челюсть, дабы не дать новому потоку слез найти выход. Затем, внезапно для самой себя вспрыгнув с дивана, который был моим убежищем, я ринулась в свою комнату, схватив на лету бутылку виски, стоявшую на барной стойке. Девушки разлетались в разные стороны, словно я была неукротимым паровозом, готовым сокрушить все на своем пути.

В гостиной раздался очередной щелчок газовой зажигалки.

Я захлопнула дверь так резко, что стекло в витражной раме дрогнуло, а пыль, спавшаяся за день на комоде, взметнулась в воздух, словно серебряная дымка. Бросилась на кровать — неуклюже, с размаху, будто падая с обрыва. В руках дрожала бутылка виски, и я машинально сжала её сильнее, чтобы не разлить янтарную жидкость на бархатное покрывало. Капля всё же скатилась по горлышку, упала на палец — холодная, как поцелуй призрака.

Пустота накатила неожиданно. Не просто усталость, не грусть, а именно пустота, как будто меня вынули из собственного тела и бросили в чужой, пустой дом. Руки тряслись. Я стиснула челюсти, стараясь не дышать слишком громко, не дать слезам пролиться. Не из-за боли — из-за макияжа. Пудра, румяна, чёрная тушь — всё это было частью брони. А слёзы размоют маску, и тогда я останусь голой.

Но кровать… о, эта кровать. Шёлковые простыни, прохладные, как вода в роднике, обвились вокруг бёдер. Я провалилась в неё, как в болото, и не сопротивлялась. Мягкость проникала в кости, выдавливая из них напряжение. Я лежала, смотрела в потолок, где тускло мерцал осколок солнца, отражённый в зеркале над туалетным столиком.