Книга Хризолит и Бирюза, страница 227 – Мария Озера

Демонстративно прочистив горло, я дала понять, что больше не потерплю его молчаливого вторжения. Звук прозвучал резко — как щелчок кнута в тишине комнаты.

Наши глаза встретились — и в его взгляде не было ни испуга, ни вины. Только интерес. Острый. Личный. Как будто он ждал этого момента. Как будто знал, что я войду. Что увижу. Что заговорю.

— У тебя пять минут, — сказала я, скрестив руки на груди. Полотенце держалось крепко, но я чувствовала, как дрожит кожа под ним. — Объясни, зачем ты здесь или я закричу так, что тебя вышвырнут вон.

Делая вид, что моя фраза его ничуть не испугала, он наклонился и посмотрел на свое отражение в зеркало, поправил прядь у виска — будто ему важно было выглядеть безупречно даже сейчас, даже перед женщиной в полотенце, даже в чужой спальне. Его движения — точные, как у хирурга. Ни тени суеты. Ни тени страха.

Затем он перевел свой леденящий душу взгляд в мою сторону, от чего сердце пропустило удар и в этот момент комната перестала существовать.

Только он. Только я. Только воздух, густой от чего-то невысказанного.

Его взгляд не просто смотрел. Он забирал. Брал на себя каждую черту моего лица, каждый вздох, каждый сбой в ритме сердца. В его глазах — не просто тьма. Это была глубина, где тонули мысли. Где гасли слова. Где оставалось только ощущение — чистое, первобытное.

В его взгляде мелкала грусть. Та, что не плачет. Та, что носит в себе целый мир. И страх — не передо мной, а за меня. И что-то ещё… что я не могла назвать. Что-то, что тянуло меня к нему, как магнит. Не к телу. К пустоте внутри него. К той самой, что отвечала на мою.

Он был словно пленник в мире, недоступном для внешнего восприятия. И в этом плену было что-то пугающе прекрасное — как рана, которую не хочется заживлять.

Это была коллизия чувств — грусть, страх и притяжение, смешанные в одну неповторимую эмоцию. И я оказалась свидетелем этого искаженного прекрасного, что лишь еще больше разжигало мое любопытство и привлекало к себе.

— Джанум, — протянул он мягко, бархатисто, словно ласкал моё прозвище языком. Медленно расправил плечи, развернулся ко мне всем корпусом.

Чёрная рубашка была расстёгнута почти до середины груди, открывая бледную кожу и блеск многослойных цепочек с кулонами разной формы. Одну из них — со звёздами — я помнила ещё с бала. Сквозь лёгкую ткань рубашки угадывалась реакция тела на прохладу в комнате, и этот мимолётный штрих был почти неприличен в своей откровенности. Если бы не плотное полотенце, которое я удерживала на себе, думаю, он бы не преминул язвительно отметить это в обратную сторону.

— Я не нашёл тебя внизу, — его голос был глубоким, а шаги в мою сторону — медленными и хищными, будто отмеряли не расстояние, а время. Каждый — как удар метронома, заставлявший меня застыть, словно статую. Я ощутила запах его одеколона — прохладный, с нотками влажной хвои, мха, мускуса. — Сегодня должна быть твоя смена. У меня покер, а моей счастливой звезды нет.

Иден склонил голову набок, изобразив лёгкую грусть, обошёл меня сзади, и я почувствовала, как воздух смещается, будто он забирает его собой. Его пальцы — тёплые, с лёгкой шероховатостью от старых шрамов — бережно собрали мои мокрые волосы в одну тяжёлую прядь, подняли её, освобождая шею, плечи, линию позвоночника. Я закрыла глаза, погружаясь в этот момент полной зависимости от него.