Книга Хризолит и Бирюза, страница 266 – Мария Озера

Однако, сейчас его тело дрожало от волнения и благоговения перед величием монарха, а глаза Идена горели, предвкушая возможное развитие событий. Иден, не подняв глаза, чувствовал, как внутри него сжимается что-то тяжелое. Голодный гнев короля вгонял его в трепет.

— Встань, щенок.

Челюсти Идена крепко сжались, продемонстрировав четкие скулы окружающим. Брови не были соединены у переносицы, но вид мужчины был определённо настораживающим и обволакивался неопределенной мрачностью.

— Ближе, — сквозь зубы процедил Лазар, приподнимая руку с подлокотника, подзывая к себе своего генерала.

Как только наследный принц оказался в достаточной близости к королю, по залу разнёсся глухой шлепок. Дмиден отшатнулся, сделав короткий шаг в сторону, стараясь сохранить равновесие. Рука генерала потянулась к рассечённой перстнем губе.

Король Лазар постарался бросить смятый рапорт в лицо сыну, но тот долетел лишь до груди.

Иден встретил отцовский гнев с каменным выражением лица. Этот момент пробудил в короле чувство неудовлетворенности и разочарования самым глубоким образом. Лазар почувствовал, как внутри него поднимается волна ярости, смешанная с чем-то чужим, непривычным — разочарованием. Он всю жизнь лелеял мысль выковать из сына пламя — и впервые понял, что перед ним лёд, неподатливый и чуждый его огню.

И в этом ледяном равнодушии крылась угроза куда страшнее, чем в непокорности.

— Так смешно раскрыть себя, — Лазар презрительно сплюнул у ног сына, насмешливо скривив губы. — Теперь жди ответной реакции. Если полетит твоя голова — я лишь насажу её на пику, чтобы каждый видел твой позор и твою ничтожность.

Слова его звучали, как удары кнута, рассчитанные на то, чтобы ранить и унизить. Но для Идена это был пустой звук. Его лицо осталось непроницаемым, глаза — холодными. Там, где иной бы дрогнул, он воздвиг непробиваемую крепость, и даже яд отцовского презрения не находил трещины.

Внутри же его бушевал другой огонь — тот, что не позволял сломаться. Каждое унижение, каждая угроза лишь питали его силу, превращали слабости в оружие. Лазар видел перед собой сына, которого хотел унизить, а рождал врага, способного превзойти его самого.

Дмиден знал: этот огонь в нём разжгла последняя из Хаасбрандтов — девушка, которую он обязан был уничтожить во имя воли короля. Но стоило ему вспомнить её глаза, её живое дыхание, её несгибаемость, и приказ отца обращался в кощунство. Смерть казалась предательством не её, а его собственной чести.

Лунный свет, проникающий сквозь старинные окна тронного зала, окутывал всё вокруг призрачным сиянием. Этот же свет когда-то озарял лицо Офелии, когда она сидела перед ним с завязанными глазами, беззащитная и уязвимая. Её красота, сила духа и внутренняя привлекательность каждый раз вызывали в нём бурю противоречивых эмоций.

Дмиден не мог избавиться от внутренней борьбы между долгом и собственными убеждениями. Его самоотверженность воина противостояла человечности, а приказ короля — голосу собственного сердца. В этой схватке не было победителей — только глубокие раны на душе того, кто оказался между долгом и совестью.

Знала ли она тогда, что смерть уже протянула к ней руки — тихо, на нежных, молитвенных крыльях? Может быть, в глубине души она ощущала приближение конца, и именно это, неведомое и невысказанное, так сильно притягивало его. Они оба стали пешками в кровавой партии, где судьба сама бросала последний козырь на стол. Каждый из них играл отведённую роль — героев и жертв, узников своих судеб, слепых к тому, что скрывалось за завесой рока.