Книга Хризолит и Бирюза, страница 67 – Мария Озера

Широкие шелковые бретельки лениво спадали с плеч, словно подчёркивая изящество ключиц, гладких, будто вырезанных из слоновой кости. Юбка же опускалась чуть ниже колен — достаточно, чтобы прикрыть свежие ссадины, оставшиеся как память о прошлом дне, более жестоком, чем этот вечерний.

Нивар — о, он не забывал ничего — позаботился и о моей раненой ладони: посыльный принёс короткие перчатки из тончайшего кружева, будто сплетённого из утреннего инея. Кружево надёжно укрыло следы боли, растворяя их в образе женщины, чей облик был изыскан и неприступен. Оно обвивало пальцы, превращая их в украшения — не просто часть тела, но жест, манеру, обещание. Я ощущала себя частью какого-то великого балета: роли ещё не распределены, но кулисы уже дрожат.

Волосы, уложенные мягкими волнами, касались лопаток — и в этом касании было нечто материнское, будто сама ночь обнимала меня. По вискам мерцали бриллиантовые заколки — две хрупкие звезды, венчающие мою задумчивость. Третья — лежала на ключице, как молчаливый комплимент от того, кто знал меня лучше, чем следовало бы.

Образ был завершён — почти церемониальный, как и положено тем, кто идёт на сцену, пусть и не в роли актрисы. Я стояла перед зеркалом, позволяя себе последний вдох уверенности — и вышла.

Снаружи меня уже ожидал автомобиль — чёрный, лаковый, с лакеем, который отворил дверцу с таким почтением, будто я была княжной из древнего рода. Машина тронулась неспешно, будто почтительно, и я скользнула взглядом по вечерним улицам. Город за окном рассыпался золотом фонарей, как драгоценный камень под тонким стеклом — каждый отблеск жил, дышал, обещал.

Внутри у меня пульсировало лёгкое, тёплое волнение — как перед исповедью, которую никто не услышит. Я чувствовала, как волосы нежно касаются обнажённых плеч, и это напоминание о себе вдруг придавало уверенности. Сердце билось быстрее, будто уже знало: впереди что-то начнётся.

Мы свернули в небольшой лес. Здесь, между древних деревьев — хвойных, лиственных, золотых от света фар — тени казались живыми. Казалось, будто сами деревья следили за мной, как старые наставники, провожавшие на бал. Лес вскоре расступился, отдав дорогу широкому шоссе, где ночные огни вытягивались в световые стрелы, пронзающие темень. Город менялся на глазах — он больше не шумел, но дышал, глубоко и неспешно, словно влюблённый, ожидающий ответа.

Автомобили вокруг сверкали фонарями, как звёзды в небесах — не властные, но равные. Всё вокруг — и тишина улиц, и шелест шин, и дрожащий воздух — слилось в одно: в магию города, что живёт в контрасте. Между одиночеством и людской спешкой, между светом и тенью, между женщиной, что едет в театр, и той, что была вчера.

Когда автомобиль медленно выкатывался на театральную площадь, я, будто зачарованная, прильнула к стеклу, не в силах оторвать взгляда от величественного здания. Готические ноты в архитектуре — острые шпили, изящные стрельчатые арки, витражные окна с мерцанием последнего солнечного света — внушали то чувство благоговения, которое испытываешь перед чем-то, безусловно, выше тебя.

Театр тянулся к небесам, как молитва, и в этом безмолвном устремлении камня была и гордость, и тоска. Казалось, он стоит здесь с самого сотворения света — старый, как сама История, но нетронутый временем.