Книга Вторая жизнь Герцогини. Кровь и Дух, страница 101 – Вера Ширай

Я обомлела. Только мы с ней и знали, что герцог так и не пришёл в мою опочивальню в ночь после свадьбы. Только мы вдвоем знали, как он ушёл, не дотронувшись до меня. И, видимо, именно это беспокоило её больше всего.

Всю жизнь молодые девушки, как мы, собирали информацию по крупицам: из шепота, полунамёков, подслушанных разговоров на кухне, случайно прочитанных строк. Что же на самом деле происходит в брачную ночь?

Проповеди Ордена давали один ответ: девушка должна была отдать себя мужу, принести в дар свою невинность, и в обмен — получить великое благословение. Дар материнства. Но благодать, говорили священники, требует жертвы. И этой жертвой становилась боль.

Боль — как плата за право быть женщиной.

Но настоящие истории звучали не в храмах, а на кухне, в спальнях, в запертых чуланах, в полутёмных уголках замка. В деревнях случалось многое, и слухи, как вода, текли вверх, вплоть до самых высоких башен лордов.

Я помню тот день, когда Эва, моя служанка, ближе любой подруги, вернулась из деревни с глазами, полными ужаса. Она долго молчала, потом сорвалась, не выдержав:

— А что Орден говорит про такую несправедливость?

Её подругу выдали замуж за мясника — огромного, широкоплечего, с волосатыми руками и тяжёлым голосом, вот просто медведь, а не человек. Эва сначала завидовала подруге. Хороший брак, крепкий дом, еда всегда будет и жених видный. Но зависть быстро обратилась в страх, в омерзение.

Она рассказала, как подруга после первой ночи не могла встать с постели, как живот болел, как бедра покрылись синяками, как кровь не останавливалась, будто из раны. И никто не слушал её. Ожидать помощи нельзя ни от матери, ни священника.

Я видела в глазах Эвы, что именно тот случай стоит у неё перед глазами, когда она смотрит на меня теперь. Она не говорила ничего, но в молчании читалось всё: страх, тревога, жалость. Для неё наша ситуация казалась пугающе схожей.

Я одновременно злилась на девушку и испытывала безумное чувство тепла и благодарности за эту заботу. Я помнила, что и в прошлой жизни и в этой, когда я переживала перед брачной ночью, Эва волновалась еще больше меня, а утром я ее долго уверяла, что боль и ужас — это ложь, распространяемая Орденом.

— Я думала… что он успокоится, а не уснёт. Я не хотела зла. Я только… Я не спросила Рея, как сильно он заговорил отвар. — вернула меня в реальность девушка. Эва захлебывалась собственными слезами и закрывала лицо руками.

— Я надеялся, что отнести это герцогу был его, или хотя бы ваш приказ, — процедил Рэй сквозь зубы. — Тогда я бы не чувствовал себя виноватым. А теперь… теперь всё, я не хочу умирать из-за этой дурочки. Вот и притащил её к покоям герцога, чтобы всё это остановить, перехватить кубок, да видимо мы опоздали.

— Что же с ним будет? — спросила я с вызовом.

— Лучший сон в его жизни. — ответил виновато Рей. Но я знала, что он гордится своими напитками и после вина, он практиковался на многом.

В комнате царил полумрак, зыбкий и почти интимный, нарушаемый лишь тёплым светом, исходящим от камина. Пламя отбрасывало на стены живые, дрожащие тени, будто сама ночь затаила дыхание. В центре, в массивной дубовой лохани, неподвижно лежал герцог — словно павший в бою воин, лежал неподвижно и неестественно тихо.

Его широкие плечи обмякли, тяжёлые руки свисали по краям чаши, а голова безвольно склонилась на край, позволяя прядям тёмных, влажных волос касаться воды. Мускулы на его груди расслабились, дыхание было редким, но глубоким. Лицо, обычно такое сильное, волевое, с холодной высеченной челюстью и сосредоточенным взглядом — теперь выглядело умиротворенным и почти не живым.