Книга Виктория - значит Победа. Каждому по делам его, страница 184 – Салма Кальк

Бедная Викторьенн. Доведись до неё — она бы не справилась, вот точно.

Я сама не поняла, как так вышло, что слёзы прорвались-таки наружу, и к чёрту косметику и приличный вид, где тут носовой платок, ну и подумаешь, что с кружевами, отчистим, отстираем, будет как новый, не юбкой же нос вытирать, и не занавеской от кровати, и не шторой с окна, правда же?

Я ревела, и всё накопившееся выходило, ну, я надеюсь, что выходило. Это дома в последние годы я почти не ревела, потому что — совершенно окаменела и на всё реагировала только глубоким вдохом и может быть — некоторым сквернословием преимущественно про себя. Тут же нет никакой возможности сквернословить, дама из общества так не поступает никогда, она слов-то таких не знает, особенно молодая и богатого жизненного опыта не имеющая. А сейчас, кажется, я не дама из общества, я просто Вика, и я задолбалась об эту их здешнюю жизнь, за-дол-ба-лась, понятно, да? Эй, вы, господин с ушами, может, вы хотели, чтобы я вышла замуж за Фрейсине и спасала от него вашего родственника? А сами — нет? Эй, вы, кто там выдал Агнесс замуж за идиота, на кой хрен вы это сделали? Политика, говорите? Интересы государства, говорите? А жизнь и здоровье отдельных людей с государством и рядом не стояли, я понимаю. Эй, вы, неведомый мне муж Агнесс, вы урод и идиот, и пускай вас ждёт такая же кончина неминуемая, как подстерегла Гаспара! Потому что любили бы вы свою супругу, ну, или хотя бы уважали и заботились — и не было бы ничего этого. А господин Антуан справился бы как-нибудь сам. Может, госпожа Аделин родила б ему ребёнка, а может, потом женился бы второй раз. А о Гаспаре я уже столько раз высказалась…

Я подхватила с полу упавший туда деревянный гребень и со всей дури швырнула его в тяжёлую дубовую дверь. И прибавила пару слов вдогонку. А потом ещё несколько прочных мелких предметов. Бить кувшин для умывания госпожи Жанны и её же фарфоровый горшок мне показалось неправильным. Свои бы непременно побила, а тут…

В дверь полетела подушка с кровати, затем вторая, и я уже даже не стеснялась говорить то, чего дамы здесь не говорят… когда дверь открылась и ко мне заглянула Агнесс.

— Я стучала, но наверное, недостаточно громко. Можно зайти? Или лучше сделать это позже?

Тьфу ты, меня ведь учили запирать двери. Можно было и воспользоваться этим умением. Но куда там, если на дворе истерика, не до умений.

— Заходите, — всхлипнула я и вытерла нос.

Агнесс вошла, и она-то как раз не забыла ничего запереть.

— Снаружи не слышно, но я на всякий случай, — сказала она.

А потом подошла, взяла меня за руку и усадила на кровать. Проверила, есть ли платок, вынула из моей ладони мокрый и грязный, дала свой. Посмотрела на мой браслет с яблоками, грушами и прочим, потрогала. Увидела подвеску, которую я нашла в столе господина Антуана, золотое сердечко с жемчужиной, разулыбалась.

— Викторьенн, простите меня. Я… да мы все, наверное, оказались недостаточно… в общем, недостойными. Своих великих имён, своих великих предков. А пострадали от того наши дети. Я мечтала, что смогу когда-нибудь увидеть вас, и взять за руку, и сесть рядом, и расспросить обо всём. Думала — а где сейчас Викторьенн, что с ней. Как она. Антуан ведь не сказал, где именно он скрыл вас. Когда мне уже казалось, что я умираю от оспы, и я решилась вызвать его, я хотела, чтобы он передал вам моё благословение. Но он вместо этого умер сам, а я выжила. И мне не у кого было спросить. Но может быть, это и к лучшему. Потому что о чём не знаешь — о том и не расскажешь, даже если те, кто спрашивает, будут очень настаивать.