Книга Смертная, страница 125 – Мария Сакрытина

Все очарование момента пропадает, сменяясь горечью, – словно вместо нектара я выпила яд.

За моей спиной на коленях стоит Лииса. Она протягивает руки, смотрит. Ядовитая. Вся она – взгляд, голос, даже почтительная поза. Я могла бы тотчас развеять ее в прах. Даже нет, в небытие! Но отчего‐то думать об этом горько.

Я отворачиваюсь. Духа-защитника царевичая искупала в благодати, он пьян ею и готов на все. Но эта девчонка благодати не получит.

– Еще хоть слово, – говорю я, и мой голос сочится ядом. Получай назад свою горечь, девчонка, посмевшая разочаровать богиню, и радуйся, что я одариваю тебя лишь этим! – Хоть одно-единственное слово, Лииса, и я вспомню, что язык духу вовсе не нужен.

Я слышу за спиной ее рыдания, и мое сердце сжимается от боли. Сладкой человеческой боли. Чувства смертных такие острые. Теперь они у меня тоже есть.

– Хилина? – шепчет царевич во сне, и горечь сменяется предвкушением.

Улыбаясь, я осторожно убираю его волосы со лба, снова прослеживаю изящную линию скул, соскальзываю пальцами на ключицы. Мой. Только мой… Видишь, Дзумудзи?

Он, конечно, смотрит – глазами обезьяны, замершей у окна. Дзумудзи, я изгнала тебя из моего города, но смотреть не запрещала. Я не настолько жестока – ведь ты так это любишь. Мой несчастный, вечно страдающий муж! Ты лелеешь свою боль, словно величайшее сокровище. Будь я покладистой, верной, скучной женой, ты бы, конечно, нашел другую пищу для тоски. Смотри же на меня и наслаждайся!

Я ловлю дыхание царевича – он тут же просыпается и замирает. Потом открывает слепые глаза и шепчет растерянно:

– Хилина? Это ты?

Как он обо мне узнал? Смертные не могут видеть духов. Впрочем, неважно. Наверняка он чувствует мед моей благодати, а еще – аромат дыхания бога, которое всегда для смертных сладостно. Он растерян и пока не готов броситься мне в объятия, ведь я сама отрезала ростки его страсти. Но это неважно – очень скоро и он будет плавиться в моих руках, как глина, из которой Мать с Отцом создали смертных. Его сердце затрепещет, а после он отдаст его мне и будет вечно счастлив.

Я наклоняюсь, чтобы коснуться его губ своими. О, как я люблю этот миг предвкушения, когда удовольствие еще впереди, но оно несомненно, и можно наслаждаться его предчувствием! Ты будешь целовать меня жарко и жадно, царевич, ты забудешь всех, кто был до меня, я стану твоей единственной, и сердце свое ты подаришь мне сам, как когда‐то мой муж, – не придется даже просить. Иди же ко мне, будь моим!

– Хилина? – увереннее зовет царевич. – Это ты?

– Нет, – шепчу я.

…И рывком сажусь на постели. Перед глазами покачиваются занавеси, на которых вышиты золотой нитью ягуары – и мое лицо. А в ушах все еще стучит сердце– мое или Юнана? И звук этот кажется сладчайшей музыкой.

Медленно, держась за столбики кровати – влажные от пота руки скользят по золотым головам ягуаров, так похожих на моего Ниншибуру, – я встаю и делаю неверный шаг в сторону гардеробной. Там у стены стоит огромное медное зеркало. Оно не такое, как я привыкла, но в нем все же можно разглядеть отражение даже глубокой ночью. Впрочем, луна сегодня яркая, и света от нее и от звезд вполне достаточно.

Я смотрю, и собственное – человеческое – сердце готово выпрыгнуть из груди. Из отражения на меня глядит она: великая богиня, госпожа Урука, любимая дочь Отца-Неба и Матери-Земли.