Книга Красные скалы английской Ривьеры, страница 42 – Хельга Мидлтон

Несколько мамочек уток-крякв еще высиживали запоздалые яйца, но многие уже величаво, как полагается гордым матерям, плескались у края берега в окружении своих выводков. Малыши, как и все малыши, были смешными. Если повнимательнее присмотреться, в каждом уже был виден характер. Вот этот серенький комочек – бесстрашный шустрик. Все время отплывает от остальных, и мать внимательно следит именно за ним. Вот этот – маменькин сынок, все пытается взобраться к ней на спину. Позади нее – трусишка. Он смешно топчется у края воды и явно не доверяет ее глади. Скоро, очень скоро они научатся и плавать, и самостоятельно ловить рыбу. И к осени птенцы уже не будут жаться к мамке, а забудут ее раз и навсегда.

Помнит ли Эйлин свою мать? Сколько раз она пыталась вспомнить ее лицо, но всегда перед глазами всплывала только фотография, стоящая на мраморной полке камина. Вдруг, первый раз за все эти годы, Эйлин подумала: почему Дороти не убрала фото бывшей хозяйки дома? Не ревнивая? Или деликатная? Не хотела обижать падчерицу?

Глядя на птичью малышню, Эйлин в своих раздумьях пошла еще дальше. Все-таки интересно, что вперед: яйцо или курица? Отец редко бывал дома, и потому мать была всегда немногословна, почти никогда не улыбалась. Или в силу такого холодного, такого закрытого характера матери отец проводил с семьей как можно меньше времени?

Может быть, ему хотелось сына. Судя по тому, как быстро они с Мартином сдружились и Мартин стал называть его отцом чуть ли ни на следующий день после свадьбы их родителей, так оно и было.

Надо отдать отцу должное – он никогда не демонстрировал разницы в своем отношении к детям. Оба были для него детьми. Очень скоро сводные брат с сестрой поняли, что ходить к отцу с жалобами друг на друга – пустая трата времени. Он никогда не становился на сторону одного или другого и всегда наказывал обоих. Эйлин было до слез обидно. Ведь она девочка, она младше, и она сирота. Правда, эти аргументы еще могли сработать с мачехой, но не с отцом.

Какие разные семьи. Какие разные отцы. Вспомнилась фраза Лоры о том, что их отец всячески стравливал сестер, подчеркивал достоинства одной и недостатки другой, подогревая этим их неприязнь друг к другу. Наверное, он таким образом пытался воспитать в них индивидуальность…

Эйлин и не заметила, как над заливом сгустились сумерки. Солнечный диск ушел за горизонт. Его закатные всполохи окрасили воду в кроваво-красный цвет, и дельта реки от берега до берега на минуту превратилась в ту пурпурную ванну, в которой Эйлин нашла холодное тело своей матери.

Она еще раз окинула взглядом берега – пусто. Птицы исчезли в своих гнездах.

Темнота и густой туман одновременно спустились на берег залива. Эйлин завела машину, но свет фар уперся в белую стену тумана и ослепил девушку. Она решила подождать. Откинула спинку сиденья, пошарила рукой на заднем сиденье и нащупала мягкую ткань. Потянула на себя. Находка оказалась легким шерстяным пальто Дороти, забытым в машине, очевидно, еще с зимы. Эйлин поудобнее устроилась, укрывшись им. Чипс плотно прижался к левому боку, согревая его. Стояла абсолютная обволакивающая тишина. И вдруг… Шаги по песку прибрежного откоса и тяжелое, с храпом на выдохе, дыхание. Сердце заколотилось так, что, казалось, машина сотрясается от его ударов. Эйлин схватила с пассажирского сиденья сумку и стала ее трясти: «Дэнни, Дэнни, проснись. Здесь кто-то есть». Прислушалась к тишине, потянулась и низким басовитым голосом сказала: «Ну, что ты паникуешь? Спи уже. Показалось». «Лошадь, наверное», – подумала она. Затаив дыхание, какое-то время еще прислушивалась к тишине, потом наклонилась и поцеловала пса в теплый, сухой и сонный нос. «Ах ты, трусишка! Гавкаешь только, когда в дверь звонят, и ты знаешь, что хозяева дома. А тут? Сам притаился! Ты же собака! Ты должен меня защищать, никому в обиду не давать».