Книга Жестокие игры, страница 20 – Диксон Уиллоу

Он открывает лицо и смотрит на меня в замешательстве.

Боже, он в плохом состоянии. Его кожа бледная, губы почти бесцветные, а глаза покрасневшие. Он выглядит пьяным, но темный синяк на лбу говорит мне, что все, что происходит, не связано с алкоголем.

— Я ударился головой, — бормочет он. — Чуть не утонул.

— Что?

Если есть что-то, что Феликс умеет делать лучше всех, кого я знаю, так это плавать. Я никогда не признаюсь в этом, но, когда он в воде, он — поэзия в движении, грациозный, уверенный, точный и совершенный, его движения похожи на те, что показывают в учебных видео, где олимпийцам рассказывают, как улучшить свои навыки.

Такой человек не может случайно удариться головой и чуть не утонуть.

— В бассейне. — Он кривится. — Я плаваю, когда не могу уснуть.

Меня обдаёт запахом хлора, и тогда я замечаю, что его одежда натянута наспех, как будто он одевался в темноте.

Это заставляет меня насторожиться. Это произошло здесь, в доме, или он был в одном из многочисленных бассейнов школы?

— В подвале? — спрашиваю я, рассеянно проводя руками по его груди и рукам, чтобы проверить, нет ли травм.

Он кивает, но не двигается, когда я глажу его живот и бедра, а затем просовываю руки под его худое тело, чтобы проверить спину. Убедившись, что верхняя часть тела в порядке, кроме шишки на голове, я скольжу руками по его ягодицам, а затем проверяю ноги, одну за другой.

— Ты терял сознание? — спрашиваю я.

— Не уверен. Может, на секунду.

Это нехороший знак. У него может быть сотрясение мозга.

— Тебя тошнило?

— Если выблевать половину бассейна, считается? — Он стонет и прижимает ладони к глазам.

— Ты блевал? — повторяю я, пытаясь понять, что сейчас более серьезно: травма головы или то, что он чуть не утонул.

— Нет.

— Ты можешь встать?

— Я… я не думаю. Я едва добрался сюда.

— Как ты сюда попал?

— Не совсем уверен. — Он берет мою руку и позволяет мне подтянуть его, чтобы он сел. — Многое как в тумане.

— Ты кого-нибудь видел по дороге сюда?

Члены дома, возможно, не в восторге от того, что среди нас оказался посторонний, но я не могу представить, чтобы кто-то из них проигнорировал его в таком состоянии. Даже если им плевать на него и его благополучие, они по крайней мере понимают, что нападение на одного человека под нашей крышей — это нападение на всех нас.

— Насколько я помню, нет.

Он стонет, когда я поднимаю на ноги его безвольное и тяжелое тело.

— Ой, — он то ворчит, то скулит, когда я прижимаю его к себе и обхватываю его рукой за плечо.

— Я тебя отпущу, если ты на меня блеванешь, — предупреждаю я, держа его за талию и прижимая к себе.

— Замечено, — бормочет он, неуклюже спотыкаясь, когда я вытаскиваю его из ванной.

Он, похоже, не может собраться с силами, чтобы помочь мне, но я дотаскиваю его до кровати и сажаю на край. Он сразу же кладет голову на руку и склоняется вперед.

Я опускаюсь на колени перед ним. Он не сопротивляется, когда я отталкиваю его руку, чтобы увидеть его рану.

— Почему ты так добр ко мне? — спрашивает он дрожащим голосом, которого я никогда раньше не слышал.

— Потому что быть козлом сейчас — все равно что пинать котенка. — Я наклоняю его голову к свету, чтобы лучше рассмотреть его раны. — Неприятно, когда не можешь дать сдачи.

Ушиб оказался больше, чем я думал, так как большая его часть скрыта густыми волосами. Синяк большой и выглядит угрожающе, темное пятно резко контрастирует с его бледной кожей.