Книга Жестокие игры, страница 22 – Диксон Уиллоу

— Ты можешь и не быть Ребелом, но ты живешь здесь. — Мой тон гораздо резче, чем я хотел. — Ты так же мой сводный брат и живешь в моей комнате. Нападение на тебя — это нападение на меня, и это то же самое, что объявление войны.

— Ты даже не любишь меня, но готов пойти на войну за меня? — Он выглядит искренне сбитым с толку, как будто действительно не понимает, что я имею в виду.

— Так бывает, когда что-то принадлежит мне. — Я наклоняюсь ближе, останавливаясь, когда наши лица оказываются всего в нескольких сантиметрах друг от друга. — Я не выбирал этого и не хочу, чтобы ты был здесь, но ты здесь. Это значит, что ты мой, и я всегда защищаю то, что принадлежит мне.

Он сглатывает, его глаза широко раскрыты в невинном удивление.

— Ты достаточно долго в семье, чтобы знать, что мы защищаем то, что принадлежит нам, — продолжаю я. — Ты не мятежник и у тебя нет фамилии Хоторн, но не заблуждайся, Феликс, ты — член семьи, и это делает тебя одним из нас, независимо от того, что мы чувствуем друг к другу.

Он кивает, всего лишь слегка наклоняя голову, чтобы показать, что понимает.

— Хочешь, я позвоню школьному врачу? — спрашиваю я. — Полагаю, есть причина, по которой ты этого не сделал.

Он несколько раз моргает, явно пытаясь понять, почему разговор резко изменил направление. — Не звони им.

Я не спрашиваю, почему. Я бы тоже не позвонил.

Персонал здесь лоялен к нашим родителям, а не к нам. Они знают, кто платит их зарплату и держит эту школу вдали от скандалов и внимания тех, кто может задавать вопросы о том, как здесь все устроено. Мы не можем им доверять, и ни для кого не секрет, что им плевать на нас, пока мы платим за обучение.

— У тебя когда-нибудь было сотрясение мозга? — спрашиваю я, вставая.

Он смотрит на меня, его голубые глаза широко раскрыты, но ясны, покраснение исчезло. Цвет вернулся на его лицо, а губы приобрели свой обычный темно-розовый оттенок. Он все еще в плохом состоянии, но ему уже лучше, чем когда я его нашел.

— Нет.

Я обхожу его и прощупываю под подушкой. Вместо изношенных пижамных штанов и поношенной рубашки, которые я ожидал найти, моя рука не нащупывает ничего.

— Где твоя пижама?

— Какая пижама?

Я удивленно смотрю на него.

— Я не ношу пижаму, — поясняет он.

— Но я видел, как ты ее носишь.

— Ты видел, что я надеваю после того, как встаю, или перед тем, как ложиться спать. — Его губы слегка приподнимаются в едва заметной улыбке. — Я сплю голым.

По какой-то безумной причине мой мозг как будто запнулся от его признания, и я опускаю глаза на его колени. Почему мысль о том, что он спит в моей комнате голым, возбуждает меня?

Это даже не похоже на обычное возбуждение. Эта мысль меня не заводит. По крайней мере, я так думаю. Я увлекаюсь странными вещами, но меня не привлекают мужчины, так почему, черт возьми, мне так нравится эта идея?

Алкоголь и травка влияют на меня сильнее, чем я думал.

Он ухмыляется.

— Ты что, собираешься схватиться за жемчуг? Это немного лицемерно, учитывая, что ты спишь в них. — Он смотрит на мои боксеры.

— Просто удивлен, что такой зажатый ханжа, как ты, не носит пижаму с ножками. Неправильно снова начинать оскорблять друг друга и вести себя как придурки просто так, но я слишком перебрал и слишком устал, чтобы осознать эту странную новую энергию, между нами.