Книга Жестокие игры, страница 7 – Диксон Уиллоу

Несколько парней, толпящихся вокруг, бросают на нас странные взгляды. Я предполагаю, что они реагируют на наше присутствие в холле, а не на слова Иден, но ее щеки краснеют, и она замолкает.

Мы не разговариваем, пока я веду ее в комнату Киллиана, и она заметно расслабляется, когда я закрываю за нами дверь.

— Черт возьми, — говорит она, оглядываясь по сторонам. — Это определенно улучшение по сравнению со Стерджес-Хаусом.

— Действительно? — Я указываю на сторону комнаты Киллиана. — В Стерджесе мне не приходилось иметь с ним дело.

— Да, это отстой, — соглашается она. — Но это здание просто безумие. Как и эта комната.

— Не спорю, — неохотно соглашаюсь я.

Моя старая комната в общежитии была похожа: две односпальные кровати, два комода и немного места для вещей, но без отдельной ванной. Эта комната как минимум в четыре раза больше и сильно отличается от того элегантного и современного здания, из которого я только что переехал.

Гамильтон-Хаус — одно из старейших зданий на территории кампуса, и вместо того, чтобы быть ярким, блестящим и монохромным, как новые здания, оно имеет старинный готический викторианский вид, который придает ему уникальную атмосферу, отличающую его от всех других зданий на территории кампуса, за исключением главного здания, которое, как я слышал, еще более экстравагантно и нелепо.

Прогулка по коридорам похожа на путешествие на машине времени, после которого попадаешь в роман Брэма Стокера, и, если бы я не был так зол из-за того, что меня заставили жить с моим сводным братом, я бы, наверное, смог оценить историю и архитектуру этого места.

Это именно тот тип общежития, который я ожидал бы увидеть для членов столетнего тайного общества, притворяющегося братством.

Самое безумное, что, хотя братство существует с момента основания школы, никто ничего о нем не знает, в том числе его настоящее название. Мы знаем их как «Мятежники», но у них есть официальное название, которое является строго секретным. Его членам даже не разрешается рассказывать его своим супругам или детям, не входящим в братство, иначе их исключат. А никто не хочет рисковать быть исключенным из одного из самых влиятельных обществ в мире.

Иден прыгает на кровать, опирается на руки и рассеянно болтает ногами, глядя на сторону комнаты Киллиана.

— Как твой дорогой сводный брат относится к этой перемене в условиях проживания?

Я открываю чемодан, чтобы разложить одежду.

— Примерно так, как я и ожидал. Пока он только один раз угрожал меня убить.

— Это прогресс.

— Я бы не слишком радовался; он пробыл здесь всего две минуты, прежде чем его охранники утащили его прочь.

Она морщит лоб.

— Не знаю, кто хуже, Киллиан или близнецы.

— Киллиан, — говорю я без колебаний. — У близнецов хотя бы есть оправдание тому, что они придурки. Киллиан придурок просто потому, что он придурок.

Она хихикает.

— А какое у них оправдание? У них один мозг на двоих, так что это не их вина? — Ее улыбка исчезает, и она тревожно оглядывается по комнате. — Почему я чувствую, что разговор о них здесь привлечет их внимание или что-то в этом роде? Как будто они нас слушают.

— Я не проверял комнату на наличие жучков, так что никогда не знаешь. — Я складываю последнюю стопку одежды в комод и закрываю ящик бедром. Комод, вероятно, такой же старый, как и само здание, и я не могу не удивляться тому, как хорошо он сохранился, как и все остальное в доме, учитывая, что последние сто лет он простоял в доме братства.