Книга Преступление в Блэк-Дадли, страница 97 – Марджери Аллингем

Прендерби, казалось, хотел вообще забыть о Блэк-Дадли: его собственный брак с Жанной был не за горами и предоставил ему более интересную пищу для размышлений и бесед, а Мартин Уотт вернулся к посещению своих излюбленных мест в Сити и Вест-Энде.

Уайетт пребывал в своей квартире с видом на Сент-Джеймс, очевидно, как всегда, загадочный и закрытый.

Но Эббершоу не забыл полковника Кумба.

Он не поведал все это своему другу, инспектору Дэдвуду из Скотленд-Ярда, по причине, которую не мог выразить даже самому себе.

В его голове формировалась идея – идея, от которой он отмахивался, но которой все же не мог избежать.

Напрасно он убеждал себя, что мысль его абсурдна и нелепа; шли дни, дело Блэк-Дадли постепенно забывалось общественностью, но тем больше коварная теория воздействовала на разум, и теперь она преследовала его денно и нощно.

Наконец, с большой неохотой, он дал волю своим подозрениям и принялся проверять эту теорию.

Его процедура была несколько хаотичной. Большую часть недели он провел в читальном зале Британского музея; за этим последовал период уединения в собственной библиотеке с редкими заходами в книжные магазины на Чаринг-Кросс-роуд, а затем, как будто не удовлетворив свою жажду скучнейшего предмета, который его в принципе не интересовал, он провел целые выходные в кенсингтонском доме своего дяди, сэра Доррингтона Винна, бывшего профессора археологии Оксфордского университета, человека, который мог говорить только о своем предмете.

Еще через день с небольшим Эббершоу завершил свои изыскания в Британском музее, и однажды вечером он обнаружил себя едущим по Уайтхоллу в направлении аббатства; его лицо было бледнее обычного, и в глазах было беспокойство.

Он ехал медленно, словно не желая добираться до места назначения, и, когда немного позже остановился у многоквартирного дома, некоторое время он оставался за рулем, угрюмо глядя перед собой. С каждым мгновением задача, которую он перед собой поставил, вызывала у него все большую тошноту.

В конце концов он вышел из машины и медленно поднялся по устланной ковром лестнице на второй этаж дома времен королевы Анны.

Слуга впустил его, и уже через три минуты он сидел перед просторным камином в библиотеке Уайетта Петри.

Все это помещение отражало индивидуальность своего владельца. Вкус у него был безупречный, но немного академический, с налетом строгости. Это была аскетическая комната. Стены были окрашены в бледный тон и кое-где увешаны офортами и гравюрами – там были Гойя, два или три полотна в стиле модерн и крошечный Рембрандт. Повсюду стояли книги, весьма аккуратно хранившиеся, а в углу висел единственный гобелен – потускневший образчик старой венецианской вышивки.

Уайетт, казалось, был рад его видеть. Он сел по другую сторону очага, достал сигары и ликер «Бенедектин».

И от того и от другого Эббершоу отказался. Ему было явно не по себе, и после первых слов приветствия он некоторое время сидел молча, печально глядя в огонь.

– Уайетт, – внезапно сказал он, – я знаю вас уже много лет. Поверьте, я не забыл об этом, даже если задаю вам этот вопрос.

Уайетт откинулся на спинку стула и закрыл глаза, держа бокал в своих длинных изящных пальцах. Эббершоу повернулся на стуле и посмотрел на безмолвную фигуру.

– Уайетт, – сказал он медленно и ровным голосом, – зачем вы зарезали своего дядю?