Книга Преступление в Блэк-Дадли, страница 98 – Марджери Аллингем

На все еще бледном лице человека, с которым он говорил, не появилось никаких эмоций. Несколько мгновений казалось, что он совсем не слышал вопроса.

Наконец он вздохнул, наклонился вперед и поставил стакан на маленький книжный столик.

– Я покажу вам, – сказал он.

Эббершоу глубоко вздохнул. Он не был к этому готов; что угодно было бы легче вынести, но не это.

Тем временем Уайетт подошел к письменному столику, встроенному между рядов книжных полок, и, отперев его ключом из кармана, достал что-то из ящика; вернувшись к камину, он вручил гостю листок.

Эббершоу взял его и взглянул на него с некоторым удивлением.

Это была фотография девушки.

Ее лицо было округлым, почти детским и обладало той своеобразной невинной сладостью, которая, кажется, принадлежит только определенному типу златовласых молодых леди, красота которых почти всегда ужесточается с возрастом.

Когда делался этот снимок, подумалось Эббершоу, девушке было семнадцать, а может, и меньше. Она была бесспорно красива в своем бесхитростном образе златовласого средневекового ангела.

Он бы никогда не поверил, что Уайетт обратил внимание на кого-то вроде нее.

Эббершоу повертел фотографию в руке. Это была одна из дешевых глянцевых репродукций, которые тысячами распространяются среди театралов.

Он сидел и беспомощно рассматривал; непонимающий и очень смущенный.

Уайетт пришел ему на помощь.

– Ее сценический псевдоним был Радость Любви, – медленно произнес он, и снова воцарилась тишина.

Эббершоу все еще был в крайнем недоумении и открыл рот, чтобы задать очевидный вопрос, но другой мужчина прервал его – и горечь его тона удивила доктора.

– Ее настоящее имя было Долли Лорд, – сказал он. – На этой фотографии ей семнадцать, и я любил ее – до сих пор люблю – самым искренним и глубоким образом. – Он просто добавил: – Я никогда не любил никого, кроме нее.

Он молчал, и Эббершоу, который с каждой минутой чувствовал, что понимает все меньше и меньше, тупо смотрел на него. В том, что этот человек был искренен, не было никаких сомнений. Тон его голоса, каждая черточка его лица и тела свидетельствовали о силе его чувств.

– Я не понимаю, – сказал Эббершоу.

Уайетт тихо рассмеялся и заговорил быстрее, серьезнее, тем же тоном:

– Она блистала в массовой сцене из «Веры святого Губерта», прекрасной полусвященной оперетте, которую они ставили в Художественном театре Виктора Гордона, в Найтсбридже, – сказал он. – Именно там я впервые увидел ее. В снуде на голове и в плаще она выглядела великолепно. Я влюбился в нее. Мне пришлось немало повозиться, чтобы узнать, кто она такая. К тому времени я был без ума от нее.

Он остановился и посмотрел на Эббершоу своими темными глазами, в которых теперь был мятежный, почти фанатичный свет.

– Вы можете назвать это абсурдом, учитывая современное отношение к платонической любви, – сказал он, – но я влюбился в нее так, как девять из десяти мужчин не смогли бы с начала времен, и буду любить ее, пока все животное в нас не будет умерщвлено естественным путем и род человеческий не придет к своему концу. Я любил именно ее, ее лицо, осанку, тело. Она казалась мне идеалом женщины. Она стала моей единственной целью. Я мечтал о ней, в мыслях видел ее своей женой… – На мгновение он заколебался и вызывающе посмотрел на Эббершоу, но, поскольку тот ничего не сказал, он снова продолжил: – Я узнал, что в своей не сценической жизни она была из тех, кого называют хореографами, в одном из ночных клубов на Шефтсбери-авеню. И я пошел туда, чтобы найти ее. Управляющий сказал мне, что за полкроны и дополнительную плату я получу и танец, и многое другое, и главное – возможность говорить с ней, сколько захочу.